Блока?
– Я люблю Фета. Это не так чтоб слишком Серебряный век русской поэзии, но мне нравится. – Алексей улыбнулся.
Очень у него была искренняя и располагающая улыбка.
– Я бы хотел…
– В жопу свое хотение засунь, – неожиданно посоветовал Пфайфер, – потом пойди к своему начальству и попроси, чтобы оно тебе его либо вытащило, либо протолкнуло поглубже, к гландам.
– Не понял…
– Другими словами – на фиг из палаты.
Дыхание Касеева стало более ровным, наконец подействовала ударная доза успокоительного, Женя заснул. Страшненькое это было зрелище – спящий с открытыми глазами. С налитыми кровью, испещренными прожилками глазами.
– Пошел к черту, – уже тихим голосом сказал Пфайфер. – Я буду разговаривать с тобой или с тебе подобными только в официальном месте. И приду я туда только по повестке. Но не раньше.
Капитан задумался, пошевелил губами. Насколько смог понять Пфайфер, капитан не ругался. Капитан искал варианты.
– Ладно, – сказал капитан и встал со стула. – Попробуем.
Стул был повернут спинкой к Генриху Францевичу, капитан сел на него верхом и положил руки на спинку стула. Потом оперся подбородком на руки, чуть прикрыл глаза и тихо произнес:
– Ночь, улица, фонарь, аптека…
Пфайфер почувствовал, как глупая улыбка пытается просочиться на его губы.
– Все, – тяжело вздохнул капитан, – больше из Блока не знаю. Могу попытаться вспомнить Гумилева. Что-нибудь. Или Есенина? Выткался на озере алый цвет зари… что-то там такое, плачут глухари… Ни хрена они, кстати, не плачут. У них пение – будто кто-то трясет спичечным коробком. Токуют они в марте, поэтому потащить в стог и изминать, как цвет, в такое время года порядочную девушку мог только морозоустойчивый садист. Не разбирающийся к тому же в родной российской природе… И кроме всего вышеперечисленного, я представляю военную прокуратуру и хочу задать вам несколько вопросов в связи со смертью коменданта железнодорожного перегона… а вовсе не о вас и вашем коллеге. Или мне что, уйти?
– Оставайтесь, – разрешил Пфайфер. – Бог с вами.
– Вот и славно, – облегченно выдохнул капитан и даже вытер лоб. – А то, как вы очень образно сказали, начальство мне бы засунуло… по самые.
– Что конкретно вас интересует?
– Конкретно… – протянул капитан. – Что и как вы видели? С момента остановки. И…
Капитан замялся. Или сделал вид, что замялся.
– …И не снимали ли вы все это камерой…
– Не работал ли я кадром, – поправил Пфайфер. – Сейчас так говорят – «работал кадром». Работал, с двух точек, но… полковник очень торопился и ему было нужно, чтобы мы убрались поскорее с платформы. Вот он и выстрелил. Два очень неплохих выстрела.
– И вы успели убраться с платформы?
Пфайфер посмотрел на Касеева, вздохнул.
– С платформы мы убраться не успели. Зато я успел выбросить всю электронику. Так что лично я отделался очень легко. По сравнению с пассажирами и Женькой. Сколько там, кстати, народу пострадало?
– Съемок самого инцидента… гибели железнодорожника… вы не вели? – Капитан вопрос проигнорировал.
– Нет, не вели.
– Но видели.
– Да. Полковник подошел, поднял пистолет и – бац! Я же говорил, он очень хорошо стреляет. Хотя камера, конечно, меньше, чем голова железнодорожника. Но если вас интересует мое личное мнение… – Пфайфер вопросительно посмотрел на капитана, подождал, пока тот кивнет утвердительно, мол, да, мол, конечно, интересует. – Стрелять нужно было не в железнодорожника. А в…
Капитан продолжал слушать, не торопясь перебивать и пресекать возможные некорректные разговоры. Он продолжал сохранять выражение вежливого интереса на лице даже тогда, когда аэрозоль выдал новую порцию зловония.
– Потрясающая братская технология, – сказал Пфайфер. – Как и все, что нам передают Братья. И так же отвратительно воняет. До тошноты. Я-то уже привык, а вы, я смотрю…
– Я привыкну, – пообещал капитан. – Даже сильные запахи перестают восприниматься, когда…
– Эти – не перестают. Вот уже десять лет воняет по всей Земле. Десять говняных лет. Вы, наверное, даже и не помните, как это – чистый воздух, без вони…
Пфайфер понимал, что его понесло, что ничем хорошим этот разговор не может закончиться.
Наверное, он действительно устал.
– Свой телефон вы также выбросили? – спросил капитан ровным, ничего не выражающим голосом.
