звонкие хлопки, которые происходили от сильных ударов по лицу кулаком. Только я успел опомниться, как мой взгляд упал на толстого, который и вправду достал нож. Мерзкий толстяк с серьезным холодным лицом приближался к парочке на полу. Я рванул на него, с тем только, чтобы выбить нож. Тот, заметив это, не смотря на нетрезвость, как-то сориентировался и умудрился левой рукой оттолкнуть меня так, что я с силой отлетел от него чуть ли не на метр и, ударившись головой о стену, сполз по ней вниз. В глазах стало темно, и я потерял сознание. Не знаю, сколько меня не было, но очнулся я от едкого запаха, резко ударившего мне в нос, и первое, что я увидел, было испуганное лицо той официантки с ватой в руках. Кругом суетился народ: милиция, повара. Две дамы что-то кричали. «Неужели убили?» — первая мысль, пришедшая мне в голову. Я более не мог лежать и путём неимоверных усилий поднялся на ноги.
— Дмитрий? Да? — я забыл от волнений, как его зовут. Он кивнул головой. — Ты живой? — закричал я, увидев, Родина, сидящего на стуле с перебинтованной головой и кровоточащим носом; его лицо больше походило на фарш, на кровавое месиво.
— Живой. Прости, не могу говорить, голову больно.
Он и впрямь не мог говорить, видимо, травма была серьёзная. Тут рядом подвернулся доктор. Да, совсем забыл сказать: повар, находившийся на кухне и слышавший, что начинается конфликт, тут же вызвал и милицию, и скорую помощь. Я тут же у него поинтересовался состоянием здоровья Дмитрия. Он сказал, что серьёзных травм нет (это сообщение очень успокоило меня), «через месяц будет как новенький», но ему нужен постельный режим и обязательно. Ещё он сказал, что нам можно будет уходить только тогда, когда составят милицейский протокол. «Хорошо, хоть в отделение не ехать; этого ещё не хватало, — подумалось мне».
Нас опросил лейтенант, т. е. меня, Родина, двух дам и официантку. Из речи официантки мне стало известно, что обморок мой продолжался около пяти минут. Со слов составили протокол и разрешили всем уходить, сказав только, что вызовут нас в отделение к следователю немного позже, когда разберутся с теми двумя, как они выразились, «пассажирами», которые к тому времени были уже в участке.
Милиционеры любезно согласились развести по домам меня и Дмитрия, так как дамы ушли пешком, не согласившись ехать. По дороге Дмитрий отказался ехать домой, ссылаясь на то, что не может теперь в таком виде там появиться. Он просил меня оказать ему любезность, пригласив к себе на некоторое время. Я, естественно, согласился, думая, что и Иван Тимофеевич будет не против этого.
Старик, к тому моменту как мы приехали, был дома и встретил нас вполне радушно, но не без удивления и даже волнения. «Что, дескать, случилось с вами?», — говорило его взволнованное лицо.
3
— Батюшки мои, да кто же вас так помял-то? — искренне и с большим волнением, пятясь назад и надевая очки, спросил Иван Тимофеевич.
— Да попались тут нам одни уроды! — со злостью сквозь зубы, держась за левую щеку, проскрипел Родин.
— Не волнуйтесь вы так, Иван Тимофеевич, — успокоил я и поставил одну ногу на низенькую обувную полку, начиная развязывать шнурки. — Это Дмитрий, мы с вами уже его видели в тот день, когда познакомились в поезде. Помните?
— Слушай, — сказал Дмитрий, — а я и смотрю, что лицо мне твое знакомо, а где видел тебя, вспомнить не могу. Вот совпадение!
— Точно-точно, — сказал старик, — с тобою еще женщина была…
— Верно, — отвечал Родин, — Адой ее зовут.
— Чего только не бывает на свете, — сказал я.
— Ну что ж, Дмитрий, ты тоже раздевайся, будем вас с Германом лечить.
— Вовсе не стоит беспокоиться, Иван Тимофеевич, — врач сказал, что опасных травм нет, и всё скоро пройдёт, — отозвался я уже из коридора, разглядывая свою физиономию в зеркале.
— У тебя может, и нет опасных травм, — возразил старик. — Ты, наверное, в стороне стоял, смотрел, а? Хе-хе. А на Диму посмотреть страшно.
— Ой-ой-ой, не пугайте меня, а то я себя в зеркале не видел; того и гляди, как увижу, в обморок плюхнусь! — пошутил Родин.
— Так, ну всё, хватит шутить. Коли разделись и разулись, проходите пока в гостиную, а я схожу на кухню принесу всё необходимое и чайник поставлю. А ты, Герман, возьми полотенце в спальне и предложи гостю какую-нибудь одежду, а то на вас смотреть жалко. У Димы вон весь свитер в крови, — заботился Иван Тимофеевич.
— А ты что не на работе? — обратился внезапно ко мне Иван Тимофеевич.
— Потом, потом расскажу…
— Хорошо.
Иван Тимофеевич ушёл на кухню, шаркая старческими ногами (он всегда шаркал), я проводил Родина в гостиную, где он почему-то сел не на диван, а на стул, стоящий рядом с письменным столом. Быстро заскочив в спальню и захватив оттуда два маленьких полотенца, я шмыгнул в свою комнату и решил наскоро переодеться. После чего я взял какую-то майку и кальсоны Родину и вернулся обратно в гостиную. Там Иван Тимофеевич уже раскладывал перед Родиным вату, бинты, салфетки, спирт, маленькое зеркальце, смотря в которое Дмитрий весьма удивился своему внешнему виду — это было видно по его заплывшим глазам, которые даже стали шире открываться, но он держал свои эмоции при себе. Мне вообще показалось, что этот Родин очень спокойный и уравновешенный человек и, скорее, интроверт.
Ухаживая за своим гостем, Иван Тимофеевич постоянно шутил и улыбался, казалось даже, что старику нравится всё, что происходит. Мне на секунду представилось, будто я каждый день привожу разных друзей и непременно с расквашенными физиономиями, а Иван Тимофеевич всех приветливо встречает и начинает за ними ухаживать. В тот же момент мне показалось, что, если я буду приводить друзей каждый день в течение года, то наш старик будет всегда всех встречать, как встретил сегодня Родина.
Разложив все принадлежности перед Родиным и заметив, что я уже пришел в гостиную, Иван Тимофеевич улыбнулся, взял у меня из рук принесённые одежду и полотенце и передал Родину. Тот, снимая повязку со своей головы, немного морщился и сопел. Сняв повязку, Дмитрий совершенно не удивленный принесенными мною весьма изношенными кальсонами, без всякого стеснения начал переодеваться. Иван Тимофеевич, понимая, что нам нужно уйти, взял меня за локоть и сказал:
— Герман, пусть Дима переоденется, а мы с тобой пойдём на кухню — ты мне поможешь с чаем.
На кухне я в подробностях рассказал Ивану Тимофеевичу о происшествии в кафе. Он вручил мне чашки, и я вернулся обратно в гостиную.
Родин обрабатывал ватой ссадины и что-то напевал себе под нос. Он был даже бодр. Когда я зашёл, он посмотрел на меня и недовольно спросил:
— Ты чего так долго?
— Да так, Ивану Тимофеевичу помогал.
— Он твой дед? — небрежно спросил Родин.
— Да нет, дальний родственник, — я солгал. А что, я должен был ему всё объяснять? Мол, я снимаю квартиру; это старичок денег не берёт; я познакомился с ним тогда в поезде и т. д.
— Хороший старик — добрый, — улыбнулся Родин.
Поставив чашки на стол, я плюхнулся на диван и растянулся на нём.
— Что, сильно болит? — спросил я, указывая на его лицо.
— Да нет, не очень. Как я теперь по улице ходить буду? Что люди подумают?
— А что они должны подумать? Мало ли, что случилось? Не переживай.
Разговор не клеился.
— А вот и чай, — провозгласил входящий в гостиную Иван Тимофеевич, толкая перед собой маленький столик на колёсиках.
На столе, помимо чайника и сахарницы, стояли две маленькие хрустальные вазочки: одна с конфетами, а другая с печеньем.
