Хорек почувствовал, как холодеет у него в животе. Он посмотрел на ватажников, и ему показалось, что те побледнели, хотя в неверном свете ламп Хорек мог и ошибиться.
– Не каждый день. Не каждый день, заметьте. Не в полнолуние или при новой луне. Просто исчезали. Иногда с матерью или сестрой, братом, нянькой. Тогда тело взрослого находили. Мертвое, изуродованное. А детские тела – нет. Матери сходили с ума, женщины отказывались заводить детей, а если решались, то уезжали из города или превращали свои дома в крепости. По улицам ходили стражники, врывались в любой дом, который казался подозрительным. И ничего! Обыскивали телеги и корабли. В море можно было выходить только после осмотра корабля членом городского совета. И снова ничего. Это продолжалось три года. Даже три с половиной. Потом… потом случилось несчастье. Загорелся дом лекаря. Сами знаете, у лекарей всегда полно сухих трав, всяких настоек, порошков и всякой горючей гадости. Так никто и не узнал, отчего загорелось. Свечу уронили или из печи уголек вылетел… Неизвестно. Все сбежались: тут теснота ведь такая, что пожар в одном доме может весь город спалить…
– Во всех городах так, – подтвердил Враль и хотел еще что-то добавить, но, поймав на себе тяжелые взгляды ватажников, замолчал.
– Во всех городах… Именно во всех городах, – кивнул горбун. – Все сбежались, стали гасить. А тут еще погода была сухая – дождя не было все лето, да дерево в доме старое, да рядом лавка масляная – тоже полыхнула. Горожане с криками, с проклятьями разобрали дома вокруг пожара. Стражники обитателей тех домов пиками оттесняют, пострадавшие орут, пытаются глаза стражникам выцарапать за свои дома… Дым, столбы пламени… Я ходил, смотрел – жуткое зрелище. Необыкновенно… Но справились. Торговец вином там напротив жил, так у него все бочки выволокли – от самого дорогого вина до дешевого пойла. И огонь залили. Залили уж было совсем, как вдруг грохнуло, будто в мельницу молния попала – пыль, зола, дым – все столбом вверх взлетело, весь квартал накрыло… Когда немного все это рассеялось, рассмотрели: оказалось, под домом лекаря был большой подвал. Столбы деревянные прогорели, и все обрушилось…
Горбун снова хрустнул пальцами.
Ватажники молчали.
– Подошли ближе, интересно заглянуть, что там и как; заглянули… А там… – горбун вдруг закрыл лицо руками, паучьи пальцы оплели лицо. – Там – дети. Мертвые. Задохнулись в дыму. Даже почти не обгорели. Я специально пересчитал… И потом еще в городском Совете объявили, и в храме… Тридцать семь. Тридцать семь!
Крик менялы метнулся вверх, ударился о свод, отлетел к стене, отразился и исчез в глубине комнаты.
– Тридцать семь детей. Их тела вынесли в зал городского Совета, положили в ряд прямо на мозаичный пол. Омыли лица, а родители пропавших детей ходили и искали своих. Некоторые нашли, некоторые – нет. Те, что нашли, рыдали над трупами, те, что не нашли, плакали просто так, от безысходности. А многие плакали от ужаса. Я сам чуть не задохнулся, когда увидел. Я… А я повидал многое на своем веку… У детей не было глаз. У всех тридцати семи, двадцати девяти мальчиков и восьми девочек. Их ослепили еще до смерти. Наши лекари осмотрели детей: их лишили зрения аккуратно, так, чтобы дети выжили. Уже и глазницы начали заживать.
Горбун разжал пальцы, положил руки на стол.
– Тогда первый и единственный раз чуть не казнили Старого Крыса. Люди бросились его искать, но он исчез, растворился в лабиринтах под городом и прятался до тех пор, пока люди немного успокоились. А после этого явился в городской Совет, чтобы предстать перед судом. Сам явился. И просил только справедливости.
– А что так? При чем здесь Крыс? – спросил Враль.
Вместо менялы ответил Полоз, молчавший все это время:
– Полагаю, что лекарь поставлял Крысу калек. Ломал тела, уродовал лица, отрезал ноги и руки… Так?
Горбун молча кивнул.
– Это как? – не понял Враль.
– Калекам лучше подают, – объяснил ровным голосом Полоз. – Нищего, который может работать, просто пнут. Или оттолкнут. А калека – совсем другое дело. Совсем другое… Как не подать, если у девочки сожжена половина лица, а она смотрит на тебя жалостно уцелевшим глазом… Как не подать? Или вывозит мальчик своего старшего брата на деревянной колясочке. Брат старший, а только короче своего младшего брата, потому что ног нет и рук. Много чего придумывают. Я видел.
Лицо Полоза дрогнуло, он отвернулся к стене.
– Да, – сказал горбун. – Столько лет прошло, а я помню, будто вчера это было. Будто вчера… такого ужаса я никогда не испытывал. И никогда не забуду. Люди бушевали на площади, стражники с трудом сдерживали толпу… да и себя сдерживали с трудом. А Крыс выступал перед Советом. Пришел, как в древности, с петлей на шее, чтобы, если врет, его сразу и задушили… Только не задушили бы его – так легко он бы не отделался. У двоих членов Совета тоже ведь дети пропали. Их не нашли среди тех тридцати семи. Крыс признался, что и вправду изготовлял калек. И не один год. Детей – тоже. Правда, не таких маленьких. Старше пяти лет… Да, старше. Маленькие могут не выжить, и мороки слишком много… И клялся, что ни разу не трогал детей граждан Базара. Не посмел бы, так как любит свой город и уважает его законы. И подтвердил, что да, действительно проклятый лекарь работал на него. Но только дети, которых нашли в подвале, были не для Крыса – этих он для кого-то другого делал. Крыс просил, и Совет согласился с его просьбой отправить несколько членов Совета и горожан по выбору вместе с помощником Крыса, чтобы тот показал его мастерские для резьбы по живой кости. Так Крыс назвал это место. А сам остался в залог, как гарантия того, что не врет. Не врет… Члены Совета ушли в нору Крыса. Горожане стояли перед зданием Совета, чтобы не выпустить проклятого преступника, не дать ему ускользнуть. А он и не убегал. Он вышел на балкон Совета и стоял там с обнаженной головой все время, пока ходившие в его мастерскую не вернулись обратно. И ветер раскачивал веревку на его шее.
– И что? – не выдержал молчания Хорек.
Горбун медленно перевел на него взгляд, даже взял со стола лампу и поднес ее почти к самому лицу Хорька.
– Ты спрашиваешь, что произошло? Вернулись люди, ходившие в нору… лучшие люди города… Они сказали, что видели детей, которых искалечили и раны которых заживают. Видели детей, которые только ждут своей участи. Видели безногих и безруких, слепых и с изуродованным лицом… Их было много, этих детей. Их были десятки…
– И что? – шепотом спросил Хорек.
Улыбка прорезала лицо менялы, но глаза, спрятавшиеся под косматыми бровями, оставались такими же холодными, как и были.
– Его отпустили, – сказал меняла. – Он снял с шеи веревку, швырнул ее под ноги толпе и ушел.
– Но как?! – Хорек оглянулся на ватажников. – Как? Ведь он…
– Он ничего плохого не совершил, – сказал Полоз. – Не содеял ничего преступного… Там не было детей из Базара. Там были дети степняков, северян, из княжеств… Не было маленьких детей из славного города Базар-на-Протоке.
– Не было, – эхом подхватил горбун.
– Но ведь все равно он это делал! – закричал Хорек. – Делал! Уродовал их…
– Нет, – тихо улыбнулся Полоз. – Он готовил их к ремеслу… Обучал, кормил, предоставил им кров. Кто может сделать больше для бедных сирот? Они ведь были сиротами, никто не мог потребовать за них ответ. А если бы случилось чудо и явился бы из леса, из степи или даже из соседнего свободного города кто-то и потребовал Крыса к ответу, его бы внимательно выслушали, согласились, что да, что нехорошо при живых родителях или родичах держать ребенка в чужом доме… Можно забрать ребенка. Только нужно заплатить доброму человеку.
– За что?
– За кров, который он предоставил, за еду, которую ел ребенок, за одежду, которую носил, услуги лекаря, в конце концов. Услуги лекаря так дороги сейчас… – покачал головой меняла. – Вижу, ты хорошо знаешь законы и обычаи Базара, добрый человек.
– Кто слышал законы одного свободного города, тот знает их все, – ответил Полоз. – На севере в
