– У нас в деревне, – пояснил Блоха, – ругаться в море не разрешают.
– Это в какой деревне? – поинтересовался Щука.
– В Селюках, – пояснил Блоха.
– А у них в Селюках носят головы в руках, – дежурно пошутил Щенок.
И все снова засмеялись. Кто-то вспомнил еще пару прибауток, менее приличного характера. Из них получалось, что в Селюках носят в руках самые разнообразные вещи и предметы. И части тела. Понятное дело – Селюки. Моряки из Селюков! Тоже мне, знатоки морского закона.
Ругаться в море, да еще по матери, это, типа, от земли отказываться, за своего в море сойти. Типа, я свой, вроде кита или тюленя. И не хрен меня бояться. И ловись, рыбка, большая и маленькая.
– А еще говорят, что демона, скажем, или еще какого урода можно хорошим заворотом смутить, а то и отогнать, – вспомнил Щенок.
– Это если лесного или в пещере, – со знанием дела сказал кто-то из рыбаков.
– Спать, – приказал Крюк.
С берега вдруг послышался громкий свист. Потом еще один. И мелькнул вдруг огонек на горе.
– Твою мать, – сказал с чувством Крюк. Рыбаки, те, что поопытнее, согласились, что да, что твою мать, что этого только не хватало. Это ж пираты, сучье племя, здесь обитают. Или засаду устроили. Если б корабль один был, да еще торговый, без воинов, то к утру уже всю команду и пассажиров перетопили бы, а корабль увели.
– Это свободно, – горячился Горластый. – Это они всегда так, знак подают. Если на корабль затесался ихний человек, то он теперь мог бы или канаты подрезать, или там еще дно пробуравить. А то – часового прирезать да факелом знак подать.
На соседних с «Голубем» кораблях началось какое-то движение.
– Посты удваивают, что ли? – Щука попытался рассмотреть, но не получилось.
Темно.
– А они с берега нападают или с моря? – шепотом спросил Щенок.
– Откуда решат. – Горластый вытащил из ножен длинный широкий нож для разделки рыбы и воткнул его в лавку возле себя. – Ежели они с лодками, то с берега. Если с галеры, то с моря. А могут и оттуда, и оттуда. Как Одноглазый решит.
– Одноглазого так и не поймали, – сказал кто-то из ополченцев.
Ветер с берега усилился. В снастях свистело, огонь факелов рвало так, что казалось, еще немного – и огонь улетит прочь, как лепесток диковинного цветка.
Часовой на корме «Голубя» попытался заслонить факел от ветра куском парусины.
– Руки поотрываю! – крикнул Крюк. – Пожар решил устроить!
– Так ведь, – часовой еще раз поднял парусину, – погасит факел.
– Или корабль запалит, – сказал Щука. – Все радость и развлечение.
На кораблях начали гаснуть факелы.
– Туши, блин, – приказал Крюк. – В горшках огонь держать возле факелов. А вы, рыбьи дети, смотрите в оба.
Бродяга лежал неподвижно, словно спал.
– Спишь? – спросил Бес.
– Нет. Не могу.
– А что так? Боги, я слышал, спят. Или нет?
– Спят, – сказал Бродяга. – И я раньше спал, до Бездны. А сейчас…
– Я боюсь уснуть, – сказал Бродяга.
– Что? – не поверил своим ушам Бес.
– Боюсь. Уснуть, – повторил Бродяга. – Мне иногда кажется, что всего этого нет. Нету. И все, что происходит сейчас с нами, мне только мерещится. И поэтому все это кажется таким бессмысленным и нелогичным. Такое невозможно. Не могло все так перемешаться – боги, люди, демоны, ты, я… Это снова Бездна. Еще одна пытка.
– Бездна… Пытка… Ну да, – кивнул Вес. – И я тебе тоже только снюсь. Ничего, если я в твоем сне немного посплю?
– Не знаю, – ответил Бродяга. – Даже не знаю…
– Чего не знаешь?
– Если все это мне только кажется, то можно ничего не делать. Ведь все это только плод моего воображения и игра Бездны. Или же…
– Не ты первый, не ты последний, – успокоил Бес. – Я в горах, южнее Четырех Царств, в одной деревне на мужика натолкнулся. Так он, бедняга, считал, что ничего вокруг него вообще нет, что все это ему снится. Снится и снится. Он и по жизни все больше спал в тенечке. Проснется, пожрет, под настроение селянку приласкает – и снова спит. А селяне его обслуживали и говорили, что он ежели совсем проснется, то все они исчезнут, потому как снятся ему. Я, значит, посмотрел на все это, а потом тихонько так в хижину вошел,
