– Сама иди, курица. Иди вот и посмотри.
– Чего мне смотреть. Ты сам лазил в шалаш последним. Небось, и переложил, черт суматошный!
– Ничего я не перекладывал. А щас он лежит головой к двери.
Ирина вскочила с места:
– И вправду, что ль?
Кошкины почти ничего из разговора не поняли, но на всякий случай тоже встали.
– И капельницу из руки вынул, – сказал Тотошка.
– Такое бывает, – спокойно прокомментировал Доктор. – Теперь нужно просто положить его обратно.
– Не нужно, – сказал незнакомый голос.
– Тебя не спрашивали, – автоматически отреагировала Ирина и замерла.
Голос действительно был незнакомый и молодой.
– Не надо перекладывать, – повторил голос, – мне так удобнее.
– Здравствуйте, – сказал Тотошка, – доброе утро.
Глава 3.
В здании клуба пахло гарью, сыростью и строительными материалами. Ремонт велся стремительными темпами, потому, что рабочим сообщили – САМ желает, чтобы новое приобретение заработало как можно скорее. И рабочие, и те из обслуги клуба, кто уцелел после взрыва и увольнений, великолепно понимали, что САМ не любит когда его желания исполняются медленно.
Работа кипела. Уже практически были заменены все стекла, содрана и частично заменена облицовка, завезена новая мебель и даже обновлены запасы выпивки в барах. Трудилась группа дизайнеров, которые должны были переделать главный офис согласно требованиям Геннадия Федоровича.
Эти требования были изложены лично Геннадием Федоровичем в краткой беседе с дизайнерами, причем общий смысл беседы сводился к двум простым принципам: если все будет как надо и быстро – за ним, Геннадием Федоровичем, не заржавеет, если же что-то будет не так, то…
Второму моменту заказчик уделил особое внимание и очень живописно, в деталях и подробностях описал, что именно ожидает работников в этом случае. Беседа закончилась двумя обмороками у нервных и утонченных оформителей. И еще тем, что продолжительность рабочего дня дизайнеров с того момента, совершенно добровольно, без всякого принуждения со стороны заказчика, приблизилась к двадцати часам.
Даже перекуры и перерывы на кофе были практически изжиты дизайнерской группой.
Но в этот день с самого утра дизайнеры не могли работать. Они вынуждены были жалко ютиться в уцелевшем казино, с легким ужасом поглядывая на часы. И к запахам пожарища и ремонта прибавлялся запах отчаяния.
Личные телохранители Геннадия Федоровича, по его распоряжению погнавшие группу художественной интеллигенции прочь от кабинета шефа, во всем этом коктейле запахов отчетливо улавливали еще и тонкий, но очень колоритный аромат неприятностей. За время работы на Геннадия Федоровича, телохранители, как и вся близкая обслуга, поняли, что от этого аромата голова болит у всех, поэтому, на всякий случай, держались от двери кабинета в почтительном отдалении.
Чтобы, ни дай Бог, не услышать хотя бы словечко из тяжелого разговора, который в настоящий момент вел их шеф, уважаемый Геннадий Федорович.
Кстати, на протяжении всего тяжелого разговора Геннадий Федорович не был ни уважаемым, ни, собственно, Геннадием Федоровичем.
– Что, Гиря, мозги совсем салом заплыли? Или со своими девками память прогулял? – вопросы были заданы человеком, весь вид которого ясно говорил, что он, во-первых, имеет право задавать такие вопросы именно таким тоном, а, во-вторых, что он привык задавать именно такие вопросы и именно таким вот обидным тоном.
– Андрей Петрович… – начал было очередную попытку Гиря, но Андрей Петрович в очередной раз пресек ее.
– Ты, Гиря, просто мелкий зажравшийся сявка. И не надо здесь топорщить пальцы и демонстрировать авторитет. Ты мелкий, зажравшийся сявка, – Андрей Петрович говорил негромким, ленивым голосом барина, заставшего лакея за дегустацией барского коньяка.
Было во внешности Андрея Петровича что-то этакое, заставлявшее всех при первом же знакомстве очень внимательно его выслушивать и очень серьезно относится к сказанному. Этакий сплав номенклатурной уверенности и аристократической брезгливости.
Один журналист, в очень узком кругу, естественно, сказал, что Андрей Петрович похож на полковника КГБ с комсомольско-партийным прошлым в отставке. В законе, добавил второй журналист, и определение приобрело философскую законченность.
Все: и друзья, и враги,(а такие тоже были), – соглашались, что Андрей Петрович ИМЕЕТ ПРАВО. Причем, если употреблять эту фразу в юридическом смысле, то ударение делалось на «имеет», отчего фраза приобретала двусмысленный неприличный оттенок.
– Тебе что, урка мелкая, было сказано? – Андрей Петрович наконец перевел взгляд с литой бронзовой пепельницы на лицо собеседника, и тот понял, что ему разрешено отвечать.
– Ну… Взор… – Гиря откашлялся, – Взорвать машину возле клуба.
– Взорвать машину… – Андрей Петрович устало прикрыл глаза, – машину… Это такая железная штуковина на четырех колесах.
– Да…
