— Да, я знаю.
— Что ты знаешь?
— Что я задержан за взлом в медпункте.
— Нильс, что происходит? — Соммерстед отбросил последние попытки казаться понимающим и был теперь в ярости. — Какого черта тебя понесло на Фюн?
Нильс не отвечал. Ему вдруг подумалось, что молчание предпочтительнее всяких невозможных объяснений. Что он мог сказать?
— Я жду, Бентцон. — Соммерстед немного понизил тон.
— То дело об убитых хороших людях.
— Что, опять? — отчаявшийся театральный вздох.
Молчание. Нильс чувствовал, что Соммерстед пришел к какому-то выводу, и действительно:
— То есть то, что они говорят, это правда.
— Они?
— Вот зачем тебе понадобились лекарства. Для себя. Нильс, ты нездоров.
— Нет.
— Я думаю, ты нездоров.
Соммерстед размышлял, Нильс почти слышал это в трубке.
— Ты сейчас вернешься в Копенгаген. Я попрошу Рисхоя перевезти тебя через мост. Леон заберет тебя на этой стороне.
— Рисхой? — Нильс поймал улыбающийся взгляд Ханса и все понял.
— Да, именно. Вы выедете сейчас, и мы увидимся в участке через… Позвони, когда вы будете подъезжать. Встречи с судьей избежать не получится.
Нильс больше не слушал, в его голове звучало только одно предложение. Ты сейчас вернешься в Копенгаген.
— Я не вернусь в Копенгаген.
— Что? В смысле? — Голос Соммерстеда звучал угрожающе.
— Я не вернусь в Копенгаген.
Нильс нажал на отбой и постоял, осматриваясь вокруг. Местный участок, полицейский ответ «Маленькому дому в прерии». Парочка компьютеров, фотографии детей и внуков на стенах, вырезка из местной газеты, «Полиция в борьбе с ожирением». Нильс подивился названию, но читать статью ему было лень. Как, интересно, это работает? Начала ли полиция выписывать штрафы тем, кто манкирует еженедельными пробежками?
— Нам нужно ехать, — сказал Рисхой почти извиняющимся голосом.
Нильс не двигался с места.
— Нильс? Ваша жена уже ждет в машине.
— Это не моя жена.
Рисхой надел пальто.
— Рисхой? Я понимаю, что это звучит странно, но что, если я попрошу вас посадить меня за решетку до утра субботы?
5
Встреча снега с северной частью острова Фюн не являла собой красивого зрелища. Вокруг участка белая кристальная масса смешалась с занесенной землей, и эта часть мира вместо белой стала светло- коричневой.
Полицейская машина тоже была вымазана снегом и слякотью. Ханна сидела на переднем сиденье. Нильс удивился такому явному нарушению регламента — но возможно, это объяснялось тем, что Рисхой видел в них скорее друзей, чем врагов. Ханна молчала, пока Нильс и Рисхой садились в машину. Нильс сел на заднее сиденье. Двери не открывались изнутри.
Ключ в зажигании. Лиза по-прежнему стояла в кабинете. То, что она не ехала вместе с ними, тоже было нарушением правил — один полицейский на двух задержанных. Задержанных. Какое-то неправильное слово.
Пожилой полицейский развернулся так, чтобы видеть одновременно и Ханну, и Нильса. Он был похож на школьного учителя, везущего учеников на экскурсию и решившего дать им пару наставлений. Нильс готовился услышать что-то вроде «мы подъедем к дому-музею Ханса Кристиана Андерсена через час. Вы не забыли бутерброды и молоко?» — однако вместо этого Ханс произнес:
— Я вам честно скажу — я никогда раньше ни с чем таким не сталкивался.
И Нильс, и Ханна надеялись, что другой что-то на это ответит, однако их молчание не расстроило Рисхоя.
— Здесь ведь не сказать чтобы очень много всего происходило. Молодые балбесы устраивают небольшие заварушки. Драки в кабаке. Все такого типа. Иногда мы выезжаем аж в новые районы Оденсе, когда арабская молодежь, бывает, распоясается. И знаете что?
— Нет, — поспешила ответить Ханна.
— Большинство из них неплохие ребята. Да, конечно, у некоторых, мягко говоря, не все дома, но в основном им попросту скучно. Дайте им молодежный клуб или футбольное поле. Хотя да, мы же не об этом собирались говорить.
Нильс поднял на него взгляд. Рисхой улыбался и был похож на человека, который давно потерял всякую связь с действительностью. Рассеянный пожилой путаник, которому бы сбросить форму и смириться с тем фактом, что все предстоящие сражения он должен отныне выдерживать на дачном фронте, где его соперниками будут не арабская молодежь, а горец, лебеда и другие сорняки.
Когда Рисхой молчал, они ехали в тишине. Снег пошел сильнее, с полей сметало снежинки, и транспортный поток двигался медленно. Рисхой рассказывал о дочери, которая работает парикмахером. Ханна иногда кивала, Нильс его не слушал, представляя, как будут развиваться события, когда они приедут в Копенгаген. Он ярко представлял себе ярость Соммерстеда, презрение Леона и, что хуже всего, перспективу психиатрической экспертизы в Королевской больнице. Ему хотелось крикнуть: «Я не хочу умирать!» — но казалось, будто что-то — именно что-то — не дает ему этого сделать.
— Один из ваших коллег ждет с той стороны моста, — объяснил Рисхой. — Остаток пути с вами проедет он.
Ханна обернулась к Нильсу:
— Ну, видишь теперь? Что бы ты ни делал. Теперь мы возвращаемся.
— В точности так, как ты и предсказывала.
— Но Нильс, посмотри на это с другой стороны. Есть что-то, что больше нас, что-то, чего мы не знаем, и сейчас ты можешь это что-то почувствовать.
— Ты пытаешься меня утешить?
— Да.
— Ну ладно.
Рисхой вопросительно смотрел на нее.
Нильсу хотелось свернуться в позе эмбриона. Меньше чем через два часа он вернется обратно в Копенгаген. Они уже видели хвост очереди машин на мост через Большой Бельт.
— Я не должен переезжать на ту сторону, — пообещал он себе. — Если я окажусь по ту сторону — все кончено.
Перед мостом была длинная очередь из машин.
— Что там происходит? — громко спросил Рисхой у самого себя.
— Пробка из-за погоды? — предположила Ханна.
Полицейский кивнул и какое-то время сидел, нетерпеливо барабаня пальцами по рулю.
