Глава 2
Тридцать первое декабря – самый странный день в году. С одной стороны – вроде бы уже праздник, но люди продолжают работать, лихорадочно стараясь закончить хотя бы самые насущные дела. Встав в этот день рано люди к ночи не только не укладываются спать, а даже собираются в гости или гостей принимают. Накрывая стол, точно знают, что есть ночью все равно практически никто и ничего не будет, но накрывают, залезая в долги и проклиная всю эту суету.
Люди регулярно называют этот праздник семейным, но отмечают его чаще всего в многолюдных компаниях, отчего-то ставят перед собой задачу не спать всю ночь, не смотря на слипающиеся глаза, а потом, первого января целый день спят, вместо того, чтобы веселиться. Странный день. Сумбурный и суматошный.
Гринчук с самого детства испытывал по его поводу противоречивые чувства. Он честно ждал праздника целый год, наделся на что-то необычное, предвкушая подарки и угощения, а потом праздник наступал, принося с собой только усталость и легкое разочарование. И надежду на то, что в следующем году все будет по-другому. Иногда Гринчуку даже казалось, что именно из-за этого дня жизнь у большинства людей не складывается. Или идет наперекосяк.
Каждый год люди начинают с усталости, усталыми этот год проводят только для того, чтобы устало встретить год новый. Усталость.
Год за годом Гринчук давал себе слово плюнуть на условности и просто лечь тридцать первого декабря в постель часов в девять, почитать на сон грядущий скучную книгу и спокойно уснуть, не обращая внимания на праздничные вопли соседей, взрывы петард за окном, гимны и выступления президентов. И год за годом Гринчук это слово нарушал. Один раз, лет пять назад, ему почти удалось осуществить свою мечту, но интеллектуальный пацан Вася Ефимов, с интеллектуальной погремухой Болт, ткнул прямо перед новогодней елкой ножом не менее интеллигентного хлопца Гришу Кафеля, и капитану Гринчуку пришлось всю новогоднюю ночь мотаться по злачным местам, чтобы награда нашла героя.
А когда привез Болта в райотдел, пришлось писать кучу бумаг, борясь с совершенно новогодней усталостью.
Сегодня, в принципе, ничто не мешало Гринчуку лечь спать. Ничто. Кроме необходимости присутствовать на новогоднем балу самых крутых господ этого славного города. Успокаивало только одно – если все сложится как нужно, то будет изрядное количество людей, которым праздник понравится еще меньше, чем ему, подполковнику Гринчуку.
Гринчук встал с кровати, на которой сидел вот уже минут сорок, предаваясь печальным размышлениям и созерцанию новенького мундира. Своего новенького мундира, только вчера полученного в ателье. Нужно отдать должное, мастер постарался на славу, у Гринчука никогда раньше не было столь шикарного парадного мундира. Если быть до конца честным, что парадного мундира у него никогда не было, если не считать срочной службы в армии.
Гринчук подошел к висящему на стене мундиру и аккуратно стряхнул пылинку с погона. Странно, но обычно равнодушный к подобным вещам Гринчук, сейчас испытывал сильное желание… Вернее, два сильных, и, как обычно, противоположных желания. Ему одинаково хотелось поскорее надеть мундир и выбросить его в окно, прямо сейчас.
Странно, но практически такое же чувство испытывал в эту самую секунду еще один человек, совершенно не похожий на Гринчука. Человек этот стоял перед висящим на вешалке костюмом и размышлял, что будет лучше – надеть его и выйти на улицу, или выбросить к чертовой матери и остаться здесь. Здесь – это в научно-медицинском заведении, именуемом в просторечии дурдомом.
Человека звали Геннадий Федорович. Вернее, и Геннадий Федорович тоже. Еще его звали Гирей, и кличка эта точно передавала характер Геннадия Федоровича. Тяжелый был характер.
И мысли у Гири были тяжелые, малоповоротливые и опасные. Но если такая вот тяжелая мысль нарождалась в голове Геннадия Федоровича, то остановить ее было уже достаточно трудно. Мысль подталкивала к делам, а дела…
И за это тоже звали знающие люди Геннадия Федоровича Гирей. Лучше потом все восстановить заново, считал Гиря, чем искать обходные пути и ждать у моря погоды. Посему, когда чуть больше трех месяцев назад понадобилось заложить в украденную машину грамм сто взрывчатки, чтобы только припугнуть бывшего владельца клуба, Гиря решил, что динамита нужно больше. Гораздо больше.
И рвануло так, что погибло много народу, так рвануло, что, на воздух взлетело не только несколько десятков автомобилей на автостоянке, но и жизнь самого Гири взлетела на воздух.
Он уже должен был быть мертвым. Он уже несколько раз успел попрощаться с жизнью, но жизнь пока не спешила его покидать.
Погиб некто Андрей Петрович, контролировавший деятельность Гири от имени… Гиря и сам не знал толком, от чьего имени контролировал его Андрей Петрович. Гиря не знал, и не особо стремился узнать – иногда Гире удавалось предчувствовать грозящую опасность. Вот только тогда, с заминированной машиной он допустил ошибку. И, как потом понял, с поселком бомжей тоже. Бомжей прозывали Крысами, их поселок Норой, а располагалась Нора в овраге, как раз между клубом, купленным Гирей, и бывшей свалкой, на которой Гиря планировал разместить оптовый рынок.
Гиря так до конца и не понял, что именно произошло в Норе, кто именно взял на себя защиту никому не нужных Крыс. Он понял, что кто-то мог его, Гирю уничтожить, но почему-то не сделал этого.
И в дурдом Гиря попал после того, как обнаружил у себя в кабинете гранату. Не приготовленную к взрыву мину, и не тщательно поставленную популярную нынче растяжку, а «лимонку» с привязанной к чеке леской. И леска была просто обмотана вокруг корпуса гранаты.
Ужас, обида, жалость к самому себе в тот момент охватили Гирю с такой силой, что он рыдал и бился на полу до тех пор, пока ему не вкатили дозу успокоительного и не привезли сюда, в дурку.
Гиря поправил галстук на рубашке, висящей вместе с костюмом.
Выходить было нужно. Выходить было просто необходимо, так дела требовали его личного участия.
Закадычный конкурент Садреддин Гейдарович Мехтиев, хоть и не начинал войну за передел территорий, но давление его и его людей ощущалось постоянно. А подчиненные Геннадия Федоровича потихоньку расслаблялись и начинали поглядывать по сторонам. Некоторым из них – это доносили верные люди – было в падлу выполнять приказы пациента дурдома. И Гиря их понимал. Сам бы он никогда не стал гнуться перед чокнутым. И в другое время, даже месяца четыре назад, он не стал бы мешкать ни минуты с выходом из больницы.
