сторонам.
– И если через два часа вы мне не позвоните, я начинаю искать не Липского, а вас, – Михаил откозырял.
– Только без жертв и особых разрушений, – напомнил Гринчук.
Перед лифтом он постоял немного, собираясь с силами. Разговор, похоже, назревал нешуточный.
И ровно через три минуты подтвердилось, что Гринчук умеет предсказывать будущее.
Разговор действительно был нешуточный.
Вначале, первую минуту разговора, Владимир Родионыч старался говорить ровно, без напряжения. Но когда на его упоминание о надругательстве над Шмелем и его людьми, Гринчук тяжело вздохнул и сказал огорченно: «Так он еще и ябеда», Владимир Родионыч взорвался.
Гринчук слушал молча. Гринчук не возражал. Гринчук смотрел прямо перед собой, сидя в кресле и аккуратно сложив руки на коленях. Гринчук наклонился, поднял и вежливо подал Владимиру Родионычу «паркер», который тот бросил на пол. Гринчук даже не пытался вставить ничего, когда Владимир Родионыч перешел от выражение своего общего эмоционального состояния к описанию своего личного отношения к подполковнику милиции Гринчуку, который и подполковником-то стал случайно, и оставаться в этом звании ему осталось всего ничего…
– … которые действуют по моему личному распоряжению. – закончил Владимир Родионыч.
Ему явно стало легче, подумал Полковник, играющий пока в беседе роль молчаливого зрителя.
– Я могу кое-что уточнить? – спросил Гринчук.
– Спрашивайте, – небрежно бросил Владимир Родионыч.
– Так это лично вы приказали надеть на меня наручники, доставить в лес и угрожать физической расправой? – с ледяным спокойствием спросил Гринчук.
Полковник отвернулся и стал рассматривать позолоченные корешки книг в шкафу.
Владимир Родионыч пробормотал нечто вроде – да, я, но… не так жестко… Шмель несколько перегнул.
Тут снова заговорил Гринчук.
По памяти он процитировал несколько статей из Уголовного кодекса о нападении на сотрудников милиции, зачитал избранные места из инструкции о применении огнестрельного оружия, описал последствия этого применения для себя и для Шмеля со товарищи. Из краткого, но поучительного выступления подполковника следовало, что он, подполковник Гринчук вместе со своим подчиненным, проявляя массовый героизм и альтруизм, спасли напавшим на них идиотам не только свободу, но и саму жизнь, дороже которой на свете нет.
В последних словах своего выступления, Гринчук попросил Владимира Родионычу объяснить, в чем именно действия оперативно-контрольного отдела нарушили хоть какой-нибудь закон.
Залегла пауза, тем более тягостная, что Полковник ясно понимал, конструктивного выхода из нее нет. В принципе, должно было последовать извинение Владимира Родионыча. но извинения этого, естественно, ждать было невозможно, так как начальник оперативно-контрольного отдела, не нарушая правил приличия, сумел достаточно ясно объяснить начальству свое к нему отношение.
Владимир Родиныч молчал, выстукивая пальцами какой-то марш на крышке стола. Молчал и Юрий Иванович, демонстрируя всем своим видом, что ждет ответа на свой вопрос.
– М-да… – сказал Полковник, пытаясь придумать, как разрядить ситуацию.
Зазвонил телефон на столе перед Владимиром Родионычем.
– Слушаю, – величественно произнес Владимир Родионыч.
Выслушав, что ему говорили по телефону, Владимир Родионыч устало сказал:
– Хорошо, я разберусь. А вы сделайте, как он просит. Ну, или требует.
Полковнику показалось, что в уголке губ у Гринчука показалось подобие улыбки. Полковник тяжело вздохнул.
Но хозяин кабинета не взорвался. Он положил трубку на телефон и с выражением безмерной усталости посмотрел на Гричука:
– Это вы послали своего помощника к Липским за фотографиями Леонида?
– Да.
– И зачем они вам понадобились?
– Мы их отдадим цыганам. Они поищут.
– Похитители потребовали, чтобы мы не привлекали к этому милицию.
– Так вы определитесь, милиция я или не милиция, – предложил Гринчук.
– А если я скажу, что вы милиция, вы перестанете лезть в это дело?
– Нет. И даже если скажете, что я не милиция. Меня обвинили в том, что все это произошло из-за меня. Тут уж, извините, дело принципа.
– Но вы понимаете, что из-за вашего принципа может погибнуть ребенок?
– Я бы этого ребенка и сам удавил. Но по роду своей деятельности, я должен защищать не только тех, кто мне лично приятен. И вы, наверное, удивитесь, если узнаете, каких сволочей мне приходилось защищать.
