Доказать… Что? Что есть на земле справедливость? Чушь.
Гаврилин понимал, что доказывает сейчас правоту Григория Николаевича, что люди могут сделать все, что угодно, не нужно обращаться к их уму или совести. Нужно только правильно использовать их недостатки.
Трусость, жадность, слабость, сказал Григорий Николаевич.
Трусость и жадность заставили бывшего охранника клиники вначале подтолкнуть Краба навстречу гибели, а потом сообщить об этом Гаврилину. Два слова «Он выехал». Всего два слова. Гаврилин мог только догадываться, что стоит за ними, сколько крови и сколько смертей. Краб не мог уйти просто так. Но об этом Гаврилин старался не думать.
Он выехал. Это значило, что всего через два часа краб будет в клинике. Всего через два часа.
Гаврилин прилег на кровать. Закрыл глаза. Темнота метнулась в его мозг, завертела сознание, сдавила сердце. Гаврилин застонал и открыл глаза. Сейчас ему нельзя расслабляться. Он должен управлять…
Управлять куклой. Бывшим майором, бывшим авторитетом, бывшим человеком. Бывшим, бывшим, бывшим…
Укол, который вкатил ему Хорунжий возле лесничества переставал действовать. Боль медленно выползала из своего тайного убежища и ползла к самому сердцу, оставляя за собой огненный след.
Гаврилин лег на бок. Не помогло. Огненная спираль ввинчивалась в его тело, наматывая внутренности. Перед глазами поплыли огненные круги.
Тело само свернулось в тугой узел, снова вырвался стон. Больно. Внутри горело все, каждая клеточка.
Гаврилин посмотрел на тумбочку. Там лежал шприц, который дал ему Хорунжий. Еще одна порция спасительного коктейля. Пора? Гаврилин попытался дотянуться до тумбочки, но боль, скручивающая его тело, была сильнее.
Кнопка вызова медсестры была ближе.
Маленькая спасительная кнопочка. Достаточно нажать ее и придет человек. Люди так легко появляются после нажатия кнопки. И исчезают после нажатия кнопки.
Больно.
Гаврилин собрался с силами и надавил на кнопку. Еще раз. Еще. Быстрее. Еще. Больно. Как больно…
– Что случилось!
Он не знает эту медсестру. Еще не успел с ней познакомиться. Слишком мало времени он провел в этой клинике. Жаль, что нет Лизаветы. Или…
– Сделай мне укол, – чужим голосом сказал Гаврилин.
– Я спрошу у врача.
– Иди сюда, – приказал Гаврилин.
Медсестра подошла.
– Видишь, на тумбочке лежит шприц?
– Я не могу…
– Как тебя зовут? – Гаврилин не мог рассмотреть ее лица из-за цветного мельтешения перед глазами.
– Надя. Но я…
– Надя, ты сейчас возьмешь этот чертов шприц и сделаешь мне укол. Иначе…
– Я… правда… нельзя…
– Ты хочешь здесь работать и дальше?
– Я…
– Ты вообще жить хочешь? Хочешь? – Гаврилин с ужасом чувствовал, что теряет контроль над собой, что еще немного, и он потеряет сознание, – Я тебя, блядь… Укол!
Гаврилин продолжал говорить, уже не понимая что именно говорит, сыпал какими-то угрозами, что-то обещал, просил… Он думал лишь об одном – ему нужен укол. Если он потеряет сознание, то рухнет его план. Он не сможет уничтожить краба так, как это нужно для его дела…
Облегчение наступило внезапно, как и тогда, возле лесничества. Исчезли багровые сполохи перед глазами, разом бесплотной стала боль, голова снова была ясной.
– Тебя как зовут? – спросил Гаврилин.
– Надя…
– Иди сюда, Надя, – Гаврилин похлопал рукой по одеялу возле себя, – присядь.
Сестра осторожно присела на край постели. Лицо бледное, губы дрожат. Испугалась, подумал Гаврилин и испытал странное удовлетворение.
Испугалась.
Гаврилин взял ее руку в свои. Сестра вздрогнула. И страх этот снова приятно удивил Гаврилина.
К горлу подступила тошнота – ему нравится, когда его боятся. Нравится.
