Краб. Мне в отличие от тебя, работу не предлагали. Пока.
– Пока, – Сергеев положил телефонную трубку и вытер рукавом вспотевший лоб.
– Да ты артист, – одобрительно сказал нападавший, – вы когда сменяетесь?
– В восемь утра, – автоматически ответил Сергеев и внутри у него все сжалось. Теперь он может просто выстрелить и уйти. Теперь ему Сергеев уже не нужен.
– Как ты считаешь, если начальство твое обо всем узнает, ты долго еще будешь здесь работать?
Сергеев мотнул головой.
– Не долго, – сказал нападавший. –Как тут у вас с учетом видеокассет?
– С обзором периметра?
– Да. Если вдруг эта кассета потеряется, сможешь отбрехаться?
– Да. Смогу. Их смотрят только тогда, когда что-то происходит. Смогу.
– Ага, а у нас сегодня ничего ведь и не случилось. Правда?
– Правда, – охранник говорил торопливо, ему ясно давали понять, что есть шанс остаться в живых. – Ничего не было.
– Только вот твой напарник…
– Он будет молчать.
– Уверен?
– Уверен. Все жить хотят.
– Вот это правильно. Ну хорошо, кассету я забираю. Теперь мы с тобой весело идем к машине. Только пожалуйста, не споткнись. Не нужно нам портить прекрасно проведенную встречу.
Сергеев, прислушиваясь к шагам за спиной, прошел за ворота к белым жигулям, остановился на обочине, демонстративно повернувшись спиной к машине. Он даже пытался молиться, но молитва вышла однообразной. Господи, спаси! Господи, спаси! Господи…
За спиной завелся мотор, машина развернулась. Господи…
– Спасибо за сотрудничество, – сказал водитель, – пистолетик твой и приятеля твоего, я, извини, в кусты бросил. Придется поискать. Спокойной ночи.
Господи, спаси…
– Чуть не забыл – молчание золото. Начнешь его тратить – расплатишься с процентами.
Сергеев стоял, пока звук двигателя не скрылся за деревьями. На лице застывал пот, холодный воздух обжигал легкие, но Сергеев этого не чувствовал.
– Спасибо, – прошептал он, – спасибо…
Минут пять он ползал на коленях в кустарнике, цепляясь костюмом за колючки, пока не нашел пистолеты.
У него хватило сил дойти до пульта, закрыть ворота. Никоненко завозился на полу. Застонал.
Сергеев сел возле него на пол, съехал спиной по стене.
– Твою мать, – прохрипел Никоненко, – что это было?
Голова болела, и Никоненко не сразу понял, что его напарник смеется. Вначале ему показалось, что напарник плачет.
Наблюдатель
Не спать. Если закрою глаза – мгновенно укачает и тогда точно сблюю. В тридцать три струи, не считая брызг. Нет, оно, конечно, неплохо сделать лишнюю пакость товарищу майору. С другой стороны, как же тогда из себя изображать обиженного крутого. Подчеркиваю, не справедливо обиженного.
Или не стоит так откровенно портить отношения с самим Крабом? Вон даже у Клоуна на лице появилось выражение жалости, когда он услышал, как Гаврилин достает Краба.
Какие все-таки они одинаковые, эти полковники. Даже если они майоры в отставке. Сдержать эмоции он может, а вот простить оскорбление…
Краб чуть зубы себе не сломал, так сцепил челюсти.
Его дело. Пусть попсихует немного. Никто ему не навязывался в попутчики. Чем больше он психует, тем больше вероятность того, что он допустит ошибку.
Если честно, Саша Гаврилин, то шанс у тебя все равно получается маленький. Одноклеточный. Без микроскопа не разглядишь.
Может, не стоило вести себя так? Гаврилин перешел на хамский тон автоматически, когда понял, что все равно придется ехать и отвечать на вопросы. Так или иначе.
А так ему удалось отвоевать хоть несколько минут вольного состояния. Он не пленный пока, а всего лишь попутчик. А это значит, что он свободно может общаться с…
Краб в качестве собеседника отпадает сразу. Не то у него настроение. Никита Колунов. Симпатичный болтливый парень. Герой войны. И, кстати, в отличие от Краба не запсиховал там в коридоре.
Чем не собеседник?
– Ты хоть Ленку успел трахнуть?
