звонко повторяли слова священника. Сперва это было несвязное бормотание, похожее на легкий порыв ветерка, носившегося над толпой. Затем голоса окрепли, стали звучать все громче, перекатываясь от одного конца огромной площади до другого.
— Непорочно зачавшая Мария, молись за нас! — взывал громовым голосом священник.
А больные и паломники все звучнее и звучнее повторяли:
— Непорочно зачавшая Мария, молись за нас! И еще громче неслось:
— Пречистая матерь, непорочная матерь, твои чада у ног твоих!
— Пречистая матерь, непорочная матерь, твои чада у ног твоих!
— Царица ангелов, скажи лишь слово, и наши больные исцелятся!
— Царица ангелов, скажи лишь слово, и наши больные исцелятся!
Господин Сабатье сидел во втором ряду, возле кафедры. Он попросил привести его заблаговременно, чтобы выбрать себе место получше, — как старожил, он знал, где удобнее всего сидеть. К тому же ему казалось, что самое важное — быть как можно ближе к святой деве, как будто ей нужно видеть своих верноподданных, чтобы не забыть о них. Все семь лет, что он приезжал в Лурд, у него была только одна надежда: попасть на глаза святой деве и получить исцеление; если он и не окажется в числе избранников, то хоть добьется милости за свое постоянство. Нужно лишь вооружиться терпением, — веру его ничто не могло поколебать. Но этот покорившийся человек устал от вечных отсрочек, на какие обрекла его судьба, и позволял себе иногда отвлекаться от упорных дум об исцелении. Его жене разрешили остаться с ним, и она сидела рядом на складном стуле. Г-н Сабатье любил поболтать и всегда делился с женой своими мыслями.
— Посади меня немного повыше, милочка… Я соскальзываю, мне очень неудобно.
На нем были брюки и пиджак из толстого сукна, он сидел на тюфяке, прислонившись к опрокинутому стулу.
— Так лучше? — спросила г-жа Сабатье.
— Да, да…
Внимание г-на Сабатье привлек брат Изидор, которого все же привезли; он лежал рядом на тюфяке, укрытый до подбородка простыней, видны были только его руки, сложенные поверх одеяла.
— Ах, бедняга… Напрасно его привезли, это неосторожно, но святая дева так всемогуща, и если захочет…
Господин Сабатье снова взялся за четки, но в это время увидел г-жу Маэ среди больных, — она была такая скромная и тоненькая, что, наверное, незаметно проскользнула под канат.
Она присела на кончик скамьи, занимая очень мало места; ее продолговатое усталое лицо преждевременно увядшей женщины носило печать безграничной грусти и полного изнеможения.
Господин Сабатье, кивнув подбородком на г-жу Маэ, тихо сказал жене:
— Значит, эта дама молится, чтобы к ней вернулся муж… Ты говорила мне, что встретила ее сегодня утром в лавке!
— Да, да, — ответила г-жа Сабатье, — а потом я говорила о ней с другой дамой, ее знакомой… Муж госпожи Маэ — коммивояжер. Он по полгода оставляет ее одну, изменяет ей с каждой юбкой. Он очень милый и веселый малый, заботится о ней и ее отказывает в деньгах. Но она его обожает и не может примириться с тем, что он обманывает ее; вот она и приехала сюда просить святую деву вернуть ей мужа… Он сейчас, кажется, в Люшоне, с двумя дамами, сестрами…
Господин Сабатье жестом остановил жену. Он смотрел на Грот, и в нем снова проснулся образованный человек, преподаватель, когда-то увлекавшийся искусством.
— Посмотри, они хотели украсить Грот и только все испортили. Я уверен, что в своем естественном виде он был гораздо красивее, а сейчас в нем не осталось ничего своеобразного… И что за отвратительную постройку они прилепили сбоку, с левой стороны!
Но г-н Сабатье тут же одернул себя — ведь в эту минуту святая дева может избрать предметом своего внимания его соседа, который молится пламеннее, чем он. Сабатье с беспокойством оглянулся и вновь стал кроток и терпелив, глаза его угасли, и он бездумно ждал небесного благоволения.
Новый голос, зазвучавший с кафедры, вернул его к смирению, подавил вспыхнувшую было мысль. На возвышении стоял теперь другой проповедник, на этот раз монах-капуцин; от его гортанного голоса, настойчиво повторявшего одни и те же возгласы, по толпе прошел трепет:
— Будь благословенна святая из святых!
— Будь благословенна святая из святых!
— Не отвращай лика своего от чад своих, святая из святых!
— Не отвращай лика своего от чад своих, святая из святых!
— Дохни на раны наши, и раны заживут, святая из святых!
— Дохни на раны наши, и раны заживут, святая из святых!
Семейство Виньеронов, в полном составе, устроилось в первом ряду на скамье, стоявшей у самой центральной аллеи, которая все больше и больше заполнялась людьми. Маленький Гюстав сидел согнувшись, держа костыль между коленями; рядом с ним его мать повторяла молитвы, как подобает доброй мещанке; по другую сторону сидела г-жа Шез, ей было душно от этой толпы, теснившейся вокруг, и, наконец, г-н Виньерон, молча и внимательно наблюдавший за свояченицей.
— Что с вами, моя милая? Вам плохо? Она с трудом дышала.
— Да не знаю… У меня онемело все тело, и мне тяжело дышать.
Виньерон как раз подумал о том, что волнение, связанное, с поездкой в Лурд, должно плохо действовать на сердечных больных. Понятно, он никому не желал смерти и никогда ни о чем подобном не молил богоматерь. Если святая дева исполнила его желание продвинуться по службе, послав его начальнику внезапную смерть, значит, последний, по-видимому, был обречен небесами. И если г-жа Шез умрет первой, оставив наследство Гюставу, ему, Виньерону, придется только склонить голову перед волей божьей; ибо бог желает, чтобы пожилые люди умирали раньше молодых. Но, не отдавая себе в том отчета, он все же питал надежду на такой исход и, не утерпев, обменялся взглядом с женой, которая также невольно думала о том же.
— Гюстав, отодвинься, — воскликнул Виньерон, — ты мешаешь тете!
И, остановив проходившую мимо Раймонду, попросил:
— Нельзя ли стакан воды, мадмуазель? Нашей родственнице дурно.
Но г-жа Шез отрицательно мотнула головой. Ей стало легче, она с усилием отдышалась.
— Ничего не надо, спасибо… Мне лучше… Ах, я, право, думала, что задохнусь.
Она дрожала от страха, лицо ее побледнело, глаза блуждали. Старая дама снова сложила руки и стала молить святую деву уберечь ее от сердечных припадков и исцелить, а доблестные супруги Виньерон вернулись к своей мечте о счастье, взлелеянной в Лурде, к мечте об обеспеченной старости, заслуженной за двадцать лет честного сожительства, о солидном состоянии, которое они будут на склоне лет проживать в собственном имении, ухаживая за цветами. Постав все видел, все подметил своими проницательными глазами, все понял утонченным болезнью умом; он не молился, и на губах его блуждала загадочная улыбка. К чему молиться? Он знал, что святая дева не исцелит его и он умрет.
Но г-н Виньерон не мог усидеть на месте, не поинтересовавшись соседями. Посреди главной аллеи, запруженной народом, поместили г-жу Дьелафе, — ее привезли с небольшим опозданием. Виньерон пришел в восторг от роскошного, обитого стеганым белым атласом подобия гроба, в котором лежала молодая женщина в розовом пеньюаре, отделанном валансьенским кружевом. Муж в сюртуке, сестра в черном туалете, оба одетые элегантно, но просто, стояли рядом, а аббат Жюден, еа коленях возле больной, возносил к небу пламенные молитвы.
Когда священник встал, г-н Виньерон подвинулся и уступил ему место, рядом с собой; затем принялся его расспрашивать:
— Ну как, господин кюре, лучше этой бедняжке? Аббат Жюден с бесконечной грустью махнул рукой.
— Увы!.. Нет… А я так надеялся! Ведь я сам уговорил их приехать. Святая дева два года назад проявила необычайное милосердие, исцелив мои глаза, и я надеялся получить от нее еще одну милость… Впрочем, не надо впадать в отчаяние. У нас еще есть время до завтра.
Господин Виньерон разглядывал лицо этой женщины с чистым овалом и чудесными глазами, теперь изможденное, свинцовое, точно маска смерти в кружевах.
