приникла к носилкам и положила ладонь на лоб раненого. Петрович глянул и сказал Зуброву:
— Зайди в хату.
Зубров вежливо поздоровался с молодой женщиной, сидевшей над вышивкой.
— Дай, Марья, гостю молока, — распорядился Петрович. Он взял с полки радиотелефон, нажал какие-то кнопки и почти сразу же заговорил:
— Вечер добрый, Семен. Тут мужика привезли. Пулевое ранение в живот. Сколько тебе надо на подготовку? Ага. Будем.
Не успел Зубров подивиться радиотелефону в глухой деревне, как в дом вошел молоденький хлопец, очень похожий на Петровича, только голубоглазый.
— Леха, добеги до Леси, скажи — батя просит. Скоренько!
Зубров выпил поднесенный Марьей стакан, и они с Петровичем вышли на крыльцо. Драч простонал еле слышно. Петрович сказал:
— Чем можем, поможем. А там — как Бог даст. Операционная будет готова через полчаса. Это тут рядом. Таскать его, — Петрович указал глазами на раненого, — зря не стоит. Пусть пока тут полежит. Не холодно.
— Кровью истечь может.
— На этот счет не бойся. Вон Леся идет.
Худенькая женщина с совершенно седыми волосами подошла к носилкам. Зубров вздрогнул, увидев ее лицо. Властным жестом она отстранила Любку, и та беззвучно повиновалась. Сдвинув с живота Драча бестолковую повязку, она обтерла рану откуда-то взявшимся мокрым полотенцем. На миг стали виды края отверстия, а потом снова хлынула кровь. Рука женщины повисла над раной. Ладонь шла вдоль живота, не касаясь его. Зубров и солдаты стояли молча. В полной тишине Леся забормотала:
— Руда, мать жильная, уймись, руда, назад вернись, как воды под камнем не стало, так бы тебя, руда, не бывало. Кровь-земля — одна семья…
Леся наклонилась ниже, и дальше ничего нельзя было расслышать. Затем она встала, и Зубров снова увидел рану. Ее края стянулись. Кровь не шла. Леся ответила на все благодарности кивком головы и ушла.
— Она с Дона. Беженка. Что там с ней стряслось — никто не знает. Она с людьми не говорит ни слова. Со скотиной только и со всем, что на земле растет. Мы теперь без нее огороды не засеваем. И больных она жалеет.
— А что она еще лечит? — спросил Зубров. Петрович усмехнулся:
— Ну, если тебе голову оторвет — то обратно не приставит. А вот рожать с ней, бабы говорят, одно удовольствие.
Бежевый кафельный пол в маленькой операционной Зуброва уже не поразил. Он настоял на своем присутствии при операции. Возражать не стали. Однако ему пришлось раздеться догола, быстро принять душ и нарядиться в зеленый халат с колпаком.
Драч уже лежал на столе. По капельнице ему что-то закачивали в вену. Врач Сеня возился с фиброзондом. На кончике зонда вспыхнул яркий огонек. Тогда Сеня ввел зонд в рану и прильнул к окуляру. Он вводил зонд глубже и глубже. Драч поскуливал, не приходя в сознание. Потом Сеня остановился и стал поворачивать какие-то рычажки на ручке. Когда зонд плавно вышел из раны, в миниатюрных щипчиках на конце его была зажата пуля.
— Драч твой в рубашке родился, — сказал Сеня Зуброву. — Даже брюшная полость не задета. Небольшая вена перебита, вот и все. Ну, и болевой шок: нерв там рядом. Крови потерял, правда, много. В общем, недели за две очухается. Шьем.
Раскрасневшийся после бани Зубров сидел за столом напротив Петровича. Все уже легли спать. А полковника повело на разговор.
— Не привык я, Петрович, вопросов лишних задавать.
— Ладно, спрашивай. У тебя тоска в глазах, как на верную смерть идешь. Не в раненом друге, видно, дело. Спрашивай.
— Я полземли истопал. От Кандахара до Вестдорфа. А вот деревни твоей понять не могу. Вокруг страна в войне гражданской. Люди хуже шакалов стали. Мор вокруг, кровища. А вас это все вроде как обтекает. Хоть оружия с собой не носи. Ты ж не юрод, чтоб страха не знать. И вокруг же не ангелы, чтоб вас не трогать. Как оно выходит?
— Нашел кого спрашивать. Думаешь, я сам знаю, почему нас тут всех не перерезали? Думаешь, я так уверен, что завтра не перережут? Может, у вашего брата бандита вдруг новая идеология появится, по которой нас всех — к стенке, с мальцами? Так прикажешь жить в ожидании стенки? И детей так растить? Черта лысого! Тут люди живут. И работают, как люди. И умрут, как люди, — если вы резать придете.
— Стоп-стоп, Петрович! Ты меня вроде как в бандиты записал?
— А кто же ты есть? Ты не горячись, ты сам посуди. В любой стране и в любое время бандиты, жулики и работники — в определенной пропорции. И без них без всех стране не прожить. Без бандитов не защитишься. Без жуликов торговли и законодательства не будет. Да и части врачей тоже. А без работников — вся эта шушера и дня не проживет. Уже пробовали. Всех повыбили — и сами зубы на полку. Тогда опомнились, начали уважать. Ты в армии давно?
— С Суворовского училища.
— Тогда знаешь, что такое в армии умельцы. У них, пацанов восемнадцатилетних, ремесло в руках — и как они у вас нарасхват!
Хоть водопроводчики, хоть ювелиры, хоть парикмахеры — чем они в армии занимаются? Да своим же ремеслом! А вы им фиктивные документы оформляете, чтоб только они работали: канализацию вам чинили или жен офицерских стригли под Мэрилин Монро! Кто кого за глотку держит? Кто за чей счет живет? То-то и оно. Работник — всему основа. Поди нас вырежь — к кому потом бежать, если прижмет? У нас тут работники, других не держим. Кого война пригнала, кто сам пришел. К нам все окрестные банды раненых возят. Даже если враги при этом встречаются — то у нас отношений не выясняют. И не грабят тут, хоть и знают, что есть чего. Ты на своих солдатиков посмотри: морды бандитские — дальше некуда, а тут не озоруют. Смерти понюхали, так и не плюют в колодец.
— А меня ты, Петрович, все же в бандиты зачислил?
— А кто ты еще? Работник, может? Или жулик? Бандит ты и есть.
— Это как это? Я честно служу.
— А кому это ты, интересно, служишь?
— Я человек казенный. Присяга…
— Ты не оправдывайся, что по молодости лет да сдуру кому ни попадя присягал. Ты в присяге страну от врагов защищать обещал, а чем сейчас занят? Под конвоем невесть откуда спецгруз особой важности в Москву везешь. Мыла контейнер! Вот уж действительно боевая задача! Вся Россия на тебя смотрит: будет кремлевским маразматикам чем мыться или нет? Только родину сюда не приплетай. Присягал бандитам — так и сам бандит. Что молчишь? Не согласен, что ли?
— Власть в стране нужна. Без нее анархия, разруха будет.
— А то ее сейчас нет! А то десять лет назад с голоду не бунтовали! А то эти, которым ты присягал, о чем другом думают, кроме как побольше золота за границу перевезти, да в какую страну потом смыться! Ты думаешь — им не все равно, что тут будет?
— Все это, Петрович, так. Однако обстоятельства есть. Если я в Москву контейнера не доставлю, то мою родную деревню артогнем накроют. По ошибке якобы. А у меня там…
— Постой, полковник! Ты же сказал, что мыло из контейнера сперли!
— То-то и оно…
— Так это ты решил идти сдаваться? И пытаться объяснить, что никакого секретного груза не было, мыло одно? Авось уж, если и прикончат, то только тебя одного?
— Там посмотрим, — ответил Зубров уклончиво. Петрович налил по стопке водки. Молча выпили. Закусили огурцом Марьиного посола.
— У меня к тебе, Петрович, просьба есть.
— В таком положении, как у тебя, не отказывают. Говори.
