Мастер икебаны

радость работы только с одним цветочным материалом, — чеканила госпожа Кода с воодушевлением, а я тем временем закинула в свою вазу несколько завершающих астр — на всякий случай. Моя тетя посылала директрисе нежные улыбки. Они знают друг друга лет тридцать, если не больше, с тех пор как тетя пристрастилась к великому искусству, я видела юную госпожу Коду на снимках, и — что удивительно — с тем же лакированным ульем черных волос на макушке. Несмотря на дворцовую пышность прически, лицо ее казалось измученным и напряженным. Она стояла, опираясь на трость, знакомую мне по первой встрече в Каяма. Тогда госпожа Кода не поленилась показать мне всю школу, тяжело ступая, обошла со мной все этажи и на каждом шагу выражала искренние сожаления по поводу того, что уважаемый директор Масанобу Каяма отсутствует по важному делу и сможет принять меня позднее, вернувшись из Люксембурга.

Закончив вступление, госпожа Кода низко поклонилась Сакуре Сато, солидной даме в бледно-розовом костюме, которая тут же заняла учительское место, шлепнув тетрадку с записями на узкий стол с такой силой, что локоть ее соскользнул, задев госпожу Коду, которая не удержала равновесия, пошатнулась и ударилась об угол цветочного стола. В классе сочувственно зашептались. Тетя Норие поспешила к ней на помощь. А я, сообразив, что в комнате не осталось свободных стульев, соскочила со своей табуретки, за что была вознаграждена сияющим тетиным взглядом.

Сидеть стало не на чем, и я перебралась в дальний угол классной комнаты, обнаружив там, между прочим, красивого японского юношу в гринписовской майке, внимательно осматривающего полки с инструментами для составления букетов. Устроившись так, чтобы ему не мешать, я наблюдала из своего угла, как Сакура Сато наводит в классе боевой порядок. Для начала она потребовала опустить жалюзи, мол, солнечный свет ее убивает — эту просьбу с удовольствием исполнила Ёрико, уничтожив прекрасный вид полуденного города, — а затем наступила очередь рассказов о славном прошлом.

— Вы, конечно же, все слышали, за что я получила свое имя Сакура от иемото двадцать четыре года назад, когда он выбрал меня, чтобы сделать наставницей! — Тут она одарила аудиторию такой покровительственной улыбкой, что у меня пошел мороз по спине.

— Я сложила композицию из вишневых веток, только из них! А нужно было совсем наоборот! Но я ничего не могла с собой поделать — вишня была великолепна, она околдовала меня! Как если бы сама природа взяла надо мной верх.

Аудитория Сакуры Сато застыла в восхищении. Некоторые даже записывали что-то в своих фирменных каямских блокнотиках.

— Каяма-сэнсэй засмеялся, когда увидел мою композицию. Коли так, сказал он, с этого дня меня будут звать Сакура, это будет моеучительское имя. В честь цветущей вишни — нашего национального достояния! И каждый раз, когда расцветает вишня, он просит меня придумать что-нибудь особенное для нашего офиса!

У тети Норие, между прочим, тоже есть учительское имя — Наса, то есть «лотос». Она использует его как псевдоним, когда участвует в выставках. Не думаю, что я заслужу здесь такую честь, цветочное имя.

Мое собственное японское имя принесло мне кучу хлопот в Калифорнии, да, честно говоря, и в Японии тоже, из-за одного лукавого иероглифа который, будучи написан в кандзи[6], означает «прозрачную ясность».

— Как вы знаете, — продолжала Сакура, прерывая мои размышления, — икебана — это великое искусство, и суть от сути его — общение человека с небом и Всевышним, пребывающим над нами всеми. Что же нужно сделать, чтобы выразить свою сокровенную мысль, используя лишь цвет и форму? Это и будет темой нашего занятия.

Она взглянула на пустой стол, где красовался только унылый, принесенный ею же железный контейнер для цветов, и слегка нахмурилась.

— Похоже, что мои цветы не готовы, как и мои ножницы. Кто из вас мог бы мне помочь?

Я ободряюще взглянула на стоявшего у полок молодого японца, который выглядел как раз как тот, кто должен помочь. Если он и был здесь мальчиком на побегушках, то довольно симпатичным: высокие скулы, золотистая кожа, чуть потемнее моей, зрачки цвета крепкого кофе... Но парень бросил на меня невидящий взгляд, обозначающий полное отсутствие желания помогать Сакуре тем или иным способом. Слегка смутившись, я отвела глаза. Моя хата тоже с краю, тем более когда речь идет о противной Сакуре, толкнувшей нашу бедную госпожу Коду.

Воцарившейся паузы не выдержала Мэри Кумамори, та самая девушка с домашним фарфором.

Она поднялась и мягко, подчеркнуто вежливо спросила:

— Могу ли я помочь, Сакура-сан? Что вам принести?

— Вишню, разумеется, — буркнула Сакура. — Вы что, спали тут, пока я говорила?

Мэри залилась румянцем и побежала в соседнюю комнату, а Сакура взялась было развлекать нас восторженной песнью по поводу того, что сам иемото пригласил ее лично украшать холл Империал-отеля, но тут Мэри вернулась, подошла к учительскому столу и прошептала ей на ухо нечто, отчего Сакура захлебнулась коротким смешком и, повернувшись к нам лицом, заявила:

— Судя по всему, здесь собрались истинные ценители вишневого цвета. У нас не осталось ни одной ветки. Мне придется импровизировать, и я принимаю этот вызов, классическое испытание для мастера икебаны! Помните, что означает это слово? Цветы, которые живут! Мы должны стремиться к на-и-реаль- ней-шему сочетанию наших цветов и нашего сосуда!

Ее отрывистая речь, выдающая легкую растерянность, заставила меня поежиться. Ведь это я схватила последние несколько веток сакуры, заявившись с опозданием. На мгновение мне показалось, что будет справедливым распотрошить мой никчемный букет и отдать ей те ветки, что еще не подверглись обрезанию и прочим безжалостным процедурам, но тут я представила себе, как она на меня посмотрит, и порыв иссяк.

— Я буду работать с форзицией, — сообщила Сакура, и Мэри еще раз сбегала в соседнюю комнату за длинными ветками в золотисто-желтых соцветиях, после чего ей велели обрезать листья на нижней части стебля. Обрезать было нечем, свои ножницы Мэри уже вручила Сакуре, так что ей пришлось действовать голыми руками, пока учительница рассуждала о контрасте между светом и тьмой, засовывая форзицию в обломок водосточной трубы, выкрашенный ею в черный цвет.

— Этот необычный материал, — говорила она, ловко ухватывая тонкие стебли, — символизирует склонность Каяма ко всему новому и свежему! Обломок трубы, моток проволоки, бумага — все может расцвести, соприкасаясь с настоящим цветеньем!

Разглядывая ее работу, я в этом слегка усомнилась: грубая труба с просверленными в ней дырками совершенно не выглядела цветущей, хотя из каждой дырки торчало по форзиции; скорее, это сооружение смахивало на черную сороконожку, дрыгающую пушистыми желтыми ногами. Если бы я не присвоила вишневые ветки, сороконожка могла бы получиться розовой.

Тем временем Сакура демонстрировала другие возможности, перейдя к каменному сосуду античной формы и используя все ту же форзицию. Эта версия выглядела несколько привычнее, и напряжение в классе стало спадать, тем более что Сакуре скоро надоело и, ответив на несколько робких вопросов, она двинулась вдоль стола, разглядывая работы учениц. Щедро расхвалив композиции нескольких женщин, она заметно остыла, подойдя к букету Лили Брэйтуэйт.

— Подчеркивая форму, вы теряете истинную, природную прелесть азалий, — сказала Сакура, и Лиля, дождавшись перевода, закивала с несчастным видом.

Ее подружка Надин, показав пару кривобоких веточек, заработала улыбку и похвалу. За чувство цвета. Но это было еще не все: Мэри Кумамори получила выволочку за свой прелестный вереск в бледно-зеле­ном фарфоре. Девушка низко поклонилась и побла­годарила Сакуру за ее мудрые мысли. Мне стало ин­тересно, какой приговор ожидает тетю Норие, ведь она, Ёрико и Сакура учились в Каяма вместе, только незамужняя Сакура пробилась в старшие преподава­тельницы Школы, а тетя и Ёрико получили домаш­нюю лицензию, потому что на десять лет выпали из школьного времени, занимаясь детьми и домом.

Тетя сложила пышный букет из белых рододенд­ронов, обвитых гибкой плетью логановой ягоды. В голубой стеклянной вазе это смотрелось броско и щеголевато, как, впрочем, смотрелась и сама тетя Норие.