– Соловьи и канарейки, Ваше Величество.
– Да ведь я тебя про солдат спрашиваю.
– Солдаты не мои питомцы, а питомцы Вашего императорского Величества! – бойко ответил барон С.
Государь милостиво улыбнулся и, дружески хлопнув барона С. по плечу, сказал:
– Однако смотри, ты со своими питомцами не забудь и о моих питомцах.
В одну из поездок в конце сороковых годов в Кронштадт государь император Николай Павлович посетил стоящий на рейде пароход «Камчатка». Это было одно из первых наших паровых судов. Пароходом командовал капитан 1-го ранга (впоследствии адмирал) Шанц. Государь осмотрел судно и состоянием его был очень доволен.
Во время осмотра наступил полдень, то есть время, когда подается сигнал к обеду и питью водки, и командир судна обратился к государю с вопросом:
– Не соизволите ли, Ваше императорское Величество, разрешить рынду бить, стклянки ворочать, к водке свистать, – полдень наступил?
– Делай что нужно! – отвечал Николай Павлович милостиво.
Дали команду, засвистал свисток, закипела передобеденная работа, на палубу вынесли пробу пищи, чарку водки и хлеб; государь отведал пищу; отломил кусочек хлеба и скушал, а часть ломтя бросил находившейся тут же капитанской собаке. Пес понюхал хлеб, но есть не стал.
– Вишь ты какая балованная! – рассмеялся Николай Павлович, потрепав собаку рукой по голове, – хлеба не ест!..
– Мой собак умный, Ваше императорское Величество, – отвечал на это капитан Шанц, желая похвалить собаку, – он черный хлеб не кушает.
Государь посмотрел на него, но ничего не сказал, повернулся и пошел по трапу, дожёвывая хлеб.
Один помещик желал определить сына в какое-то учебное заведение, для этого ему нужно было подать прошение на высочайшее имя. Не зная, как написать прошение и, главное, затрудняясь, как титуловать государя, простак вспомнил, что государя называли августейшим, и так как дело было в сентябре, накатал в прошении: «Сентябрейший государь!» и пр. Прочитав это прошение, Николай Павлович рассмеялся и сказал:
– Непременно принять сына и учить, чтобы он не был таким дураком, как отец его!
Император Александр II
(1818–1881)
Государь щедрою рукою награждал всех отличившихся в бою. Он лично сам раздавал кресты в лазаретах раненым. Однажды, уходя из лазарета под Плевной, после раздачи крестов, государь вдруг услышал обращенный к нему голос:
– Ваше Величество! Позвольте и мне крест!
Император, со сдержанной улыбкой на грустном лице, немедленно подошел к говорившему солдату, молодому еврею, и, наклонившись к подушке, ласково спросил его:
– За что же тебе, голубчик? Ты много убил турок?
– Я, Ваше Величество, убил одного, а он убил меня! – ответил солдат.
У евреев на простом языке слово «убил» заменяет слово «ранил», «пришиб».
Такой ответ возбудил общий смех присутствующих, и Его Величество, также рассмеявшись, спросил находившегося здесь военно-медицинского инспектора Приселкова вполголоса:
– Он серьезно ранен?
– Рана легкая, – ответил инспектор, – и особенной опасности не представляет, Ваше Величество.
– Ведь ты не сильно ранен, – произнес император, обращаясь к солдату. – Я даю кресты только тем, кто за Отечество пострадал, у кого отняты ноги или руки…
– Да, Ваше Величество! – воскликнул солдат, – я не сильно ранен, но зато я сильно старался.
И милосердный царь, под впечатлением простодушного рассказа солдата, наградил его Георгиевским крестом.
В другой раз, придя в госпиталь, государь подошел к раненому офицеру Ковалеву, которому только что была сделана ампутация ноги. Сильные страдания сделали больного чрезвычайно раздражительным и капризным, и он почти не хотел отвечать на расспросы Его Величества. Но государь во что бы то ни стало желал добиться от него ответа.
– О чем ты грустишь? – спросил император.
Ковалев молчал.
– Но ты себя уже лучше чувствуешь? – продолжил расспросы государь.
– Нет… – коротко ответил Ковалев, нахмурив брови.
– Может быть, ты чем-нибудь недоволен?..
– Меня… – сказал Ковалев, уже дрожащим голосом, – постоянно смущает мысль… о моей матери… Она жила всегда со мною… я ее содержал, а теперь… останется одна… на всем свете, без куска хлеба… Много потрудилась она, бедная… чтобы меня поставить на ноги.
Эти простые, душевные слова молодого офицера тронули государя и, желая скрыть свое волнение, Его Величество сказал в ответ несколько утешительных слов и отошел.
Вечером царь сказал генерал-адъютанту Рылееву:
– У меня целый день не выходит из головы бедный Ковалев. Эта святая любовь его к матери меня истинно тронула… Как он отзывался о ней: сколько в его словах было чувства… Я не могу забыть!
Затем, подойдя к письменному столу, государь достал крупную сумму и произнес:
– Вот что! Надо ему помочь… Возьми эти деньги, положи как-нибудь ему под подушку, но, пожалуйста, сделай так, чтобы он не знал, что это от меня…
В 1859 году при отъезде государя из Чугуева после смотра, когда он вышел на крыльцо, ямщик, вместо того, чтобы сидеть на козлах, стоял подле коляски, а на козлах торжественно восседал великолепный пудель, любимая государева собака, постоянно сопровождавшая его в путешествиях. Сначала этого не заметили, но когда государь подошел к коляске, то губернатор спросил ямщика, отчего он не на козлах. Ямщик ответил:
– Никак нельзя, ваше превосходительство, там их благородие уселось.
Государь рассмеялся и сказал ямщику:
– А ты их оттуда кнутиком, кнутиком.
Император Александр III
(1845–1894)
Император Александр III был очень остроумный человек. Многие из его резолюций сделались классическими.
Известен случай, когда в каком-то волостном правлении хулиганистый мужик наплевал на портрет царя. Дела «об оскорблении Величества» разбирались в окружных судах, и приговор обязательно доводился до сведения государя. Так было и в данном случае. Мужика-оскорбителя приговорили к шести месяцам тюрьмы и довели об этом до сведения императора. Александр III гомерически расхохотался, а когда он хохотал, то это было слышно на весь дворец.
– Как! – кричал государь. – Он наплевал на мой портрет, и я же за это буду еще кормить его шесть месяцев? Вы с ума сошли, господа. Пошлите его куда подальше и скажите, что и я, в свою очередь, плевать на него хотел. И делу конец. Вот еще невидаль!
Арестовали по какому-то политическому делу писательницу Цебрикову и сообщили об этом государю. И государь на бумаге изволил начертать следующую резолюцию:
– Отпустите старую дуру!
Весь Петербург, включая и ультрареволюционный, хохотал до слез. Карьера г-жи Цебриковой была на корню уничтожена, с горя Цебрикова уехала в Ставрополь Кавказский и года два не могла прийти в себя от «оскорбления», вызывая улыбки у всех, кто знал эту историю.
Характерной чертой императора Александра III было чувство законности. Однажды он проходил по парадным залам Гатчинского дворца и, взглянув в окно, в которое видна была станция Балтийской железной дороги, сказал сопровождавшему его лицу: «Сколько лет живу в Гатчине, а в первый раз вижу, что станция – между дворцом и военным полем и отчасти закрывает его».
