бандитов и террористов на свою территорию. Окрестные российские регионы были почти беззащитными. Но чеченцы, получив несколько раз отпор, изменили тактику. Используя накопленные средства и помощь арабских фанатиков, они рванули в Россию. Террором и подкупом прибирая к рукам все, до чего могли дотянуться. Полные отморозки устраивали взрывы в жилых домах, захватывали и уничтожали заложников. Вот против этого и протестовали те, кого ангажированные публицисты, сами пережившие террор и геноцид, называют русскими фашистами. Как же нужно ненавидеть Россию, причем ассоциируя ее не только с властью, но вообще, с Русью, если для того, чтобы обвинить ее во всех грехах, они согласны поддерживать хоть черта, хоть убийц и нелюдей!
Российские автономии, почувствовав в 1990-е годы ослабление центральной власти, а особенно, после знаменитой фразы Ельцина о суверенитете, повели себя как вырвавшиеся на свободу пациенты психбольницы. В Туве аборигены играли в футбол отрезанной головой русского шофера. И прямым текстом сообщали журналистам, — мы хотим, чтобы вы все уехали, иначе со всеми так будет. Водители отказались выходить в рейсы и республику, где не было железных дорог, парализовало. В Калмыкии борьба с русской демократической оппозицией закончилась показательным зверским убийством редактора 'Правды Калмыкии' Ларисы Юдиной. В Татарстане и Башкирии русских изгнали со всех мало-мальски значимых должностей, задумали переход письменности на латиницу, потребовали суверенитета и отказывались платить налоги в федеральный центр. В Крыму местные питекантропы заявляли: Крым будет либо татарским, либо пустынным, и захватывали земли и дома. Безнаказанность, с которой действуют националисты, наталкивает на мысль, что власти автономий решили воспользоваться этой силой в собственных интересах. И когда местной коррумпированной элите будет угрожать опасность, всегда можно отдать одурманенной толпе приказ «фас», бей русских. Да здравствует суверенитет и независимость!
Нацизм в автономиях выполняет в России три функции. Во-первых, он служит страшилкой для федерального центра, своего рода бешеной крысой в клетке. Мол, если центр будет вести себя не так, как хочется национальной местной элите, — то ее (крысу) выпустят на волю. Во вторых, русские прекрасный козел отпущения для местных ханов и нуворишей. Нужно только разъяснить нищему и бесправному населению, что во всех бедах виноваты они. Это они, русские, прибрали к рукам наши недра, гнобят налогами, мешают свободному выходу на западный рынок. В третьих, региональные националисты, прекрасная социальная база для противодействия любой централизации и модернизации, если она затрагивает интересы национальных элит. Фактически, готовые отряды боевиков. Религиозные мракобесы, которых особенно много среди различных течений ислама, обосновывают нацизм в автономиях сурами Корана. Социальное и имущественное расслоение оставляет за бортом все больше молодежи и неконъюнктурных людей. Соответственно растет и ненависть, которую так легко обратить против пришлых, русских, инородцев. В отличие от местных баев они беззащитны. А местная власть церемониться не станет.
Мне довелось просмотреть подготовленные правозащитными организациями списки инцидентов (мордобитий, избиений и даже убийств) совершенных на национальной почве. Списки разнятся. По разным данным, за год по стране в среднем совершается от 200 до 400 нападений на не славян. Списки пострадавших от нацменов русских никем не составлялись. Но несколько цифр известно. За год в России бесследно пропадает тридцать тысяч граждан. Почти все — русские. Сколько из них убито, сколько женщин отправлено в бордели, сколько стали рабами на Кавказе — неизвестно. На 100 чеченских голов приходится в пять раз больше преступлений, чем на сто, например, украинских. Это — в Москве. Почему этих пострадавших не причисляют к 'жертвам преступлений, совершенных на почве национальной ненависти и вражды'.
Перед Россией дилемма. Либо обуздать агрессивный национализм окраин, либо продолжать оставаться дойной коровой, которую рано или поздно, но отправят на бойню.
Грузино-абхазский конфликт: 1917–1992
Грустные мысли по поводу
Иногда, чтобы собственная позиция по какому-то вопросу стала для себя окончательно ясной, необходимо совсем немного. Небольшой внешний толчок в спину, щелчок по носу. Многие сограждане давно определились в своем отношении к конфликтам на Кавказе. Для одних, Грузия — агрессор, маленькая империя с большими амбициями. Миниатюрная Абхазия (всего 97 тысяч абхазов до войны) — отчаянно борется за независимость и при этом жаждет войти в Российскую Федерацию. Жители Южной Осетии мечтают воссоединиться с соплеменниками на севере, но жестокосердные грузины этому препятствуют. Для других — христианская Грузия, страна древней культуры, единственный достойный и близкий по духу союзник на Кавказе. Вот только ставленник американцев и лично Джорджа Сороса, местный Жириновский — Саакашвили, подкачал. Патологически боится и не любит Россию. Но все не так просто. Кавказские проблемы слишком многогранны для простого толкования и, к тому же, косвенно, не очевидно пересекаются с глобальной мировой политикой.
Небольшой сборник документов, составленный К. Казениным из речей, выступлений и деклараций лидеров и властных структур Абхазии и Грузии, послужил для меня таким щелчком по носу. Читая выдержки из документов, я отчетливо представлял на месте Абхазии — Татарстан, на месте Аджарии — Туву, на месте Южной Осетии — Хакассию. Вспоминались смутные 90-е, когда реинкарнировались, пусть только вербально и текстуально странные образования — Уральская республика, Сибирская, Дальневосточная… Вспоминал собственную растерянность, когда, вроде бы близкий и родной Киев — мать городов русских, вдруг стал заграницей. Причем, заграницей совершенно не испытывающей ко мне любви. И почему-то позиция Грузии стала мне более понятной. Как, в принципе, понятна позиция Сербии в Косово или Испании в стране басков. Правда, оказывается, никогда не бывает одна. Почти половину населения Абхазии до войны составляли грузины. Что они чувствуют сейчас, в статусе беженцев?
В конфликтологии и социальной политологии существует множество умных терминов, подходящих для описания ситуации на Кавказе. Мне хочется ввести еще один, характеризующий природу многолетних конфликтов. Это — эмоциональный национализм, основывающийся на долгом ущемлении достоинства, гордости, лишения элементарного права — сохранения собственной идентичности малых народов. Эмоциональный национализм алогичен, иррационален, но именно он заставляет народы забыть о здоровом практицизме и действовать в ущерб себе. Необходимость уважать себя, для многих небольших наций оказывается важнее необходимости реализовывать мандарины. Смешно сказать, что послужило последней каплей, приведшей к первой крови и первым жертвам конфликта: открытие на базе Абхазского университета филиала Тбилисского университета, с обучением на грузинском языке. Последовала волна митингов и столкновений, стрельба в Сухуми и, в конце концов, подрыв динамитом машины с вооруженными грузинскими абитуриентами.
Составитель сборника лишь в послесловии позволил себе высказать собственную точку зрения. О том, что я назвал 'эмоциональным национализмом' он высказался так: 'Романтика борьбы за унитарное великодержавие оказалась сильнее разумного прагматизма…Трагедия Грузии состоит в том, что, являясь многонациональным государством, она не имеет сил быть настоящей империей. Империя, это мир… Национальные государства ведут национальную политику… декларируя внешний мир, несут внутреннюю войну национальным меньшинствам. Перед Тбилиси стоял банальный выбор: уйти, чтобы остаться или остаться, чтобы уйти… Но романтики выбрали войну'. На Кавказе до сих пор действует незыблемый закон, о котором замечательный поэт Важа Пшавела написал кратко: 'Коль ты убьешь — тебя убьют, род не простит тебе убийства'. Грузинский военачальник Каркарашвили, может быть, зная эти строки, объявил о тотальном геноциде. 'Предупреждаю, с сегодняшнего дня… приказ, пленных не брать… Если погибнет сто тысяч грузин,
