редкие фразы, которые бросала ему ещё хранившая обиду после того странного инцидента с Жанной Алина.
Да, в её фразах мелькали намеки на то, что его матери должно быть плохо в больнице. Но не более. Он был уверен, что контакта между ними быть не может. Неужели, когда человек при смерти — так радикально меняется направление стрелок его души?..
Кирилл был возмущен тем, что женщины сошлись и что-то решили за его спиной.
— Что она тебе говорила?! Что? Жаловалась?! — допрашивал жену Кирилл. Больница, в которую он положил свою мать, была недешевая. Сиделки обходились ему, вообще, в кругленькую сумму. Что в боксе не захотела лежать, так от скуки. Телевизор ей, специально, новый купил, даже соседок поприличней выбрал…
— Естественно, — не отпиралась Алина, — Жаловалась на свою покинутость, что все родные и близкие просто сбагрили ее…
Кирилл взглянул на Алину и отступил в недоумении.
'Н-да… и чего только не выкинет человек в предчувствии агонии', чесал он задумчиво бороду, представляя какой бабий лепрозорий ожидает его, и прятался от семейной тоски на работе.
Он ожидал от неё всего, но только не этого. Он изо всех сил старался сохранить спокойствие.
ОСТАЛОСЬ ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ.
'Крыша поехала окончательно', — покачивал он головой, уже не противясь её поступку.
'Я колокольный язычок,
Что бьет до глухоты.
Я как натянутый смычок,
При скрипке немоты…
Все на исходе — нет конца.
Надрыв, но нет разрыва…
В толпе ищу просвет лица,
Как черный стриж — обрыва' — звучало в Алиной душе.
Слабость, мучительно-жалостливая слабость ко всему живому — заливала её сознание болью. Христианским прощением.
— Аля! Хочу куру! — голос немощной свекрови Любовь Леопольдовны возвращал её к реальности, нетерпеливо требуя материализации христианского милосердия.
— А когда будет банан?
— Какой банан? — обалдело смотрела на неё Алина. Пищевые фантазии умирающей на глазах больной каждый раз заставали её врасплох.
— Тогда подайте апельсин.
Алину передергивало от этого слова 'подайте'. Но она понимала, что это привычка бывшей жены райкомовского работника, которая свято уверенна в том, что все и навсегда перед нею в долгу.
— И надолго она у тебя? — заскочила к Алине подруга Ирэн.
Алина взглянула на неё — такую жизненно утвердительную, здоровую плотно сложенную, розой кожи… На свою длинноногую баскетбольного типа рыжеватую болтушку. Знала бы она…
— До конца… — в сторону ответила Алина, принимая подругу на кухне. Сквозь закрытую дверь донеслось: — Аля!
И пусть одряхлело тело бывшей жены начальника, но голос!.. Голос был повелительно трубный.
— До чьего конца? До твоего? — усмехнувшись, спросила Ирэн, отдающая ароматом плоти, при каждом взмахе рукава.
— До победного, — мрачно ответила Алина, подумав о собственной близкой смерти, вышла из кухни, словно на подвиг.
— Что она просит? — спросила Ирэн у Алины, когда та вернулась.
— Телефон.
— Отнеси ей, пусть отвлечется. А то она ни на секунду не оставляет тебя в покое.
— Нельзя. Она вызывает 'скорую'.
— У неё что-то болит?
— Нет. Это у неё такое хобби. Врачи уже воют. Приходится говорить, что телефон сломан.
— Да это же — какое-то сексуальное извращение!
— Но это от подсознательной паники, что все — жизнь кончилась, и она умирает. Ей навязчиво не хватает внимания. Врачи же своим профессионально-внимательным осмотром компенсируют это чувство. Оттого и в лежачую больную превратилась. А когда я ей конфеты выдавала по одной, а остальные на секретер положила — так поднялась потихоньку и взяла. А утку требует… иногда под себя ходит.
— Что же это, получается, гадит под себя, чтобы привлечь внимание, а ты это понимаешь и все за ней ходишь?! Да ты сумасшедшая! Сколько ты уже с ней мучаешься?!
— Неделю. Она жаловалась, что её все бросили, вот я её и взяла.
— Зачем тебе это нужно! Я бы никогда на такое не согласилась! Я тебя в последнее время не понимаю. Она что, помогала тебе всю твою семейную жизнь?! Я ни разу не видела её в твоем доме! Сколько ей лет?
— Шестьдесят пять, кажется.
— Вот это да! Да это просто капризное чудовище! Сейчас же отправляй её в больницу!
— Она, все-таки, мама мужа… не по-христиански как-то…
— Но тебя же за это к святым не причислят! А хочешь быть святой — иди в монастырь.
— Ничего не хочу…
— Хочу молочка!
Алина тут же молча принесла Любовь Леопольдовне молока.
— Подайте газету.
Взяла газету и понюхала ее:
— Почему газета несвежая? Газеты всегда должны быть свежими, иначе это уже не газеты, а туалетная бумага… — и, взяв газету вверх ногами, уставилась в неё серьезным взглядом. — Вы что думаете, что если я старая, так значит, у меня нет духовных потребностей?..
Постоянно помня о близости собственной смерти, Алина безмолвно терпела её капризы.
Кирилл приезжал домой в два часа ночи, для него теперь это было нормально. Поужинав, он, по новой традиции, неизменно вступал в громкие пререкания со своей бессонной мамочкой. Это походило на сказку про белого бычка. Мать спрашивала, от чего он так поздно пришел, пьян, что ли?..
Кирилл вроде бы не страдал алкоголизмом, ели пил, то нечасто, но Любовь Леопольдовна всей своей жизнью знала, что если муж пришел домой поздно, то значит пил. Кирилл же не мог принять за норму то, что пожилым людям часто не спиться по ночам. И спрашивал, почему она не спит?..
Что-то творилось при приближении сына с её слухом, и, хотя Аля разговаривала с ней тихим голосом, Кириллу приходилось кричать. Чуть ли не до рассвета доносились их крики:
— Почему ты не спишь?!
— Сынок, почему ты так поздно? Пьяный что ли? А?..
— Я не пью. Почему ты не спишь?!
— Значит, точно пьяный. Сынок, сынок… у тебя совесть-то есть?!
— Ну, спи! Почему ты не спишь?!
— Почему ты так поздно? Никогда я не думала, что мой сынок будет алкоголиком.
ГЛАВА 10
Вот так, неожиданно для самой себя, Алина посвятила остаток своих дней милосердию. Ей страстно хотелось так и умереть в безропотном служении божьему делу, но это оказалось нелегко и требовало от неё не столько духовных, сколько физических сил. Уже к ужину от домашних забот Алина падала от усталости. И вспоминала страшную, изуродованную Надежду. И вспоминала её слова о том, что никогда нельзя делать
