будет тратиться на перевозку всего этого…
— Ну же, улыбнитесь мне, господин Огилви, вы нашли лучшую съемщицу, о какой только могли мечтать…
Квартира находится в минуте ходьбы от галантерейной лавки. Хуже, что в кармане у Ханны всего три шиллинга и четыре пенни. Большая часть фунта, с которым она приехала в Сидней, растрачена на форменное платье и новые туфли (плюс два пенни на письмо Лотару Хатвиллу). Коллин предложила ей взаймы немного денег. Она отказалась. Она всегда, кроме исключительных случаев, боялась влезать в долги. Целую неделю Ханна держится, обедая один раз в день (тогда еще встречались рестораны, где можно было поесть за полшиллинга, то есть за шесть пенсов).
Ханна ждет свою первую зарплату. В магазине она занята только пять с половиной дней в неделю по десять часов. Она обнаруживает преимущества недели с неполным рабочим днем в субботу. Такой распорядок оставляет ей время, которым она может распоряжаться по своему усмотрению.
Первым делом она отправляется в Сиднейский университет. На нее смотрят там как на сумасшедшую и объясняют, что без предварительного диплома ее не могут принять ни в коем случае. Тогда она наводит справки и идет в Национальную подготовительную школу на Спринг-стрит.
— Я хотела бы посещать занятия по коммерческому английскому, медицине, ботанике, фармакологии и бухгалтерскому счету.
Лысый секретарь в лорнете, с пристегивающимся воротничком и рукавами из люстрина похож на старого ощипанного орла, полностью во всем разочарованного. Он равнодушен, как удав.
— Только и всего? — спрашивает он.
— На данный момент — да, — отвечает Ханна. — Я еще приду к вам, если будет нужно. Кстати, у меня нет денег. Я надеюсь, за лекции не надо платить?
— Если бы вы пришли на пятнадцать лет раньше, до издания закона об образовании…
Едва заметный проблеск юмора в зрачках старого ощипанного орла.
'Я сейчас сделаю его своим другом', — мелькает в голове у Ханны. — У меня еще одна маленькая проблема, — говорит она. — Я свободна не весь день. Есть ли лекции вечером?
— Да. Учат читать и писать, а еще преподают английский нищим, которые его не знают.
— Я уже немного умею читать и писать. Кстати, вы похожи на персонаж из 'Записок Пиквикского клуба' Диккенса, на Альфреда Джингля.
Через пенсне секретарь смотрит на Ханну так, будто подозревает ее в краже.
— Вы читали Чарльза Диккенса, мадемуазель?
— Я только этим и занималась всю свою жизнь. Я его боготворю. Не проходит и месяца, чтобы я не перечитала что-нибудь из его одинаково восхитительных книг. Только благодаря Диккенсу я могу немного говорить по-английски.
Из всего сказанного верно только то, что она почти полностью прочла Диккенса. В библиотеке 'Китая', на борту которого она приплыла в Австралию, не было почти ничего другого.
— Он в каком-то роде ваш духовный отец? — спрашивает наконец секретарь.
— Слабо сказано, — говорит Ханна.
— Кто такой Баркис?
— Извозчик из 'Дэвида Копперфилда'.
— А мисс Сквирс?
— Дочь Уотфорда Сквирса, хозяина пансиона в Йоркшире, в романе 'Николас Никльби'.
— Невероятно! — восклицает секретарь.
— Я не напрашиваюсь на комплимент, — парирует Ханна.
Секретарь встает, распрямляясь, как складная лестница.
Ханне слышится его скрип. Он закрывает свое решетчатое окошко, снимает люстриновые манжеты, открывает дверь своего бюро.
— Входите и садитесь, прошу вас. Вы, конечно, помните трех друзей месье Пиквика…
— Трейси Тапмэн, Огастес Снодграсс и Натэниел Уинкль.
— Невероятно! — повторяет секретарь и с явным сожалением добавляет:
— Нет ни одного вечернего отделения ни по медицине, ни по фармацевтике, ни по химии, ни по ботанике. Зато я смогу найти кого-нибудь по счетоводству.
— Взамен я могу преподавать немецкий, французский, польский или русский языки. Плюс идиш и иврит.
— Невероятно… Что касается ботаники, я могу вам посоветовать месье Джеймса Барнаби Соумса. Говорят, что у него лучший гербарий в Австралии. Перед тем как уехать в Лондон, он учился здесь. Он оказывает мне честь своей дружбой и, думаю, согласится принимать вас раз в неделю в шесть часов вечера.
— Я — честная девушка, — жеманно замечает Ханна.
— Я скорее умру, чем усомнюсь в этом хоть на секунду, — заверяет секретарь.
Он тут же сообщает, что его зовут Езекиил Радж. ('Как одного из героев Мастера, не правда ли, необыкновенное совпадение?') Ханна подтверждает, что она потрясена. Радж переходит на шепот и поражает следующим известием: во время одного из своих путешествии в Англию он был удостоен высокой чести присутствовать в 1868 году на публичной лекции Диккенса.
— Я видел его, как сейчас вижу вас.
— Невероятно! — говорит уже Ханна.
— А что до Джеймса Соумса, то он джентльмен и ему за семьдесят. Вы можете доверять ему, как мне!
Новый иронический огонек за стеклами очков.
— Относительно медицины я обязательно подумаю. Найду вам кого-нибудь. Но больше меня беспокоит химия… — Он тычет в Ханну своим ужасно длинным указательным пальцем — Название романа, над которым он работал перед смертью?
— Без понятия. Я в отчаянии.
— 'Тайна Эдвина Друда'!
Езекиил Радж торжествует. Но не над Ханной, попавшейся на удочку, не над собой, не над комедией, которую они оба сейчас разыграли. Впрочем… Он поправляет пенсне, вглядывается в свою собеседницу, спрашивает, может ли он рискнуть задать ей нескромный вопрос.
'Да', — отвечает Ханна. Вопрос — о мотивах, которые заставили ее, такую молодую, интересоваться такими разными науками одновременно.
Ханна рассказывает об этом во всех деталях. Объясняет, как заработает сто тысяч ливров не более чем за два года.
— Невероятно, — говорит Езекиил Радж. — Совершенно невероятно!
Джеймс Барнаби Соумс — маленький старикан с розовым личиком — собрал на своей вилле Поте Пуэн в самом деле чудеснейшую коллекцию растений. И не только под стеклом: два гектара его земель были садом мечты. И этот безобидный добряк с близоруко щурящимися глазами исколесил тысячи миль по Австралии.
Он и Ханна будут встречаться три или четыре раза в месяц в течение всего ее пребывания в Австралии. Он посвятит ее во все свои знания по ботанике.
Врач, которого нашел ей Радж, по происхождению немец из недавней волны иммиграции, как и многие австралийцы этого времени. Он учился в Вене, и то, что он преподает ей по медицине, будет сопровождаться информацией об этом городе.
Как и говорил Езекиил Радж, химика они не нашли. Зато нашли аптекаря. Аптекарь — тоже немец, из Баварии, причем настоящий: с красным лицом, бакенбардами и брюхом, регулярно заполняемым пивом. Как только он удостоверяется, что, во-первых, она не будет спать с ним, что бы он ни делал, во-вторых, что у нее нет намерения выдавать его секреты кому бы то ни было и, в-третьих, не станет с ним соперничать в совершенствовании лекарств и мазей, — после этого он посвящает ее во все, что сам узнал о галеновых лекарствах на базе растений, и показывает, как пользоваться ступкой, пестом, колбой, машиной для формовки пилюль, перегонными колбами. Он сообщает ей названия масел, обучает их приготовлению, удивляется всему, что она уже знает в отношении бальзамов и мазей. И она тоже в перерывах между двумя
