том, что, по ее мнению, завтра будет дождь.
— Ну что за мысли! Так говорят только тогда, когда перестают хотеть жить.
— Странная вы, Ханна! Вы действительно верите, что все зависит только от воли?
— Да. Во всяком случае, попытаться выжить — совсем ничего не стоит. Если даже у вас всего один- единственный шанс, надо им воспользоваться.
Она не верила ни в рай, ни в ад, ни в какую-то загробную жизнь. Она уже знала, что умрет очень старой, когда почувствует, что устала от жизни. Лет через сто.
На этом она замолчала, потому что Коллин опять сильно раскашлялась. У нее начался новый приступ (однако она не харкала кровью, что ставило в тупик всех врачей).
Они были в левом углу внутреннего двора, на втором этаже, в одной из комнат, которые Ханна оставила для себя, чтобы обосноваться в этой части здания, когда разбогатеет. Здесь будет ее прихожая, вон там — рабочий кабинет, библиотека…
— Вернемся к Лиззи, — откашлявшись, сказала Коллин.
— Я терпеть не могу, когда вы так говорите, — вы еще живы.
— Квентин рассказал мне о вашем с ним разговоре по поводу Лиззи. Я присоединяюсь к его просьбе. Я говорила об этом с Дугалом, он почти согласился со мной. И Род тоже. Таким образом, все в порядке, не хватает лишь вашего согласия.
Снизу, из сада, до них доносилось оживленное кудахтанье сиднейских дам и успокаивающее журчанье воды в фонтанах.
'Вот так я тебя удочерила, Лиззи. Это было просто и почти неизбежно, словно берешь себе бездомную собачку'.
Эдварду Радстону Гривзу примерно сорок пять лет, и он занимает довольно значительный пост в Австрало-азиатском банке. То ли он прекрасно притворяется, то ли совершенно не знает о том, какие у Ханны отношения с Лотаром Хатвиллом. Да, он готов класть деньги на особый счет своего клиента и друга.
— Я или кто-нибудь другой будет приносить вам энную сумму каждую неделю. Или, пожалуй, нет! Мне пришла в голову другая мысль, и вы можете сказать, насколько она удачна: я открою у вас счет, процентов под десять, — говорят, что это минимум, — с этого счета вы будете еженедельно снимать, скажем, сто фунтов и переводить их на счет вашего клиента. Впрочем, мне, пожалуй, хотелось бы получать двенадцать процентов. Вы можете отказаться. Есть ведь и другие банки. (Уже в это время она не любила банкиров.)
Гривз согласен.
— Что касается отчетности, то это достаточно будет делать раз или два в неделю. Скажем, в среду и пятницу. Я хочу знать, как обстоят мои финансовые дела. Спасибо за любезность. Через некоторое время у меня будет больше денег, и мне нужно доверить кому-нибудь распоряжаться ими… Да-да, именно, я жду небольшого наследства. Могу ли я задать вам вопрос?
Конечно, она может задать вопрос.
— Каковы шансы выжить у того, кто пытается пройти пешком из Брисбена до Перта по прямой?..
Он даже вздрогнул, озадаченный резкой сменой темы разговора.
— Это через центральную пустыню? Да совсем никаких шансов. Никто и никогда этого не делал… Впрочем, нет. Кое-кто уже пытался…
Он называет имена путешественников, бесследно исчезнувших во время маршрутов. Он не говорит прямо, но дает ей понять, что нужно быть сумасшедшим, чтобы отважиться на такой маршрут, да еще пешком. Может быть, на новых механических повозках, о которых все толкуют…
Ханна улыбается: ведь только сумасшедшие и могут тебя интересовать. В конце беседы она спрашивает, где теперь чета Хатвиллов.
— В Мельбурне. Они там пробудут до июня-июля и, как обычно, поедут в свое имение в Гундагае.
Но Гривз из беседы с ними понял, что они собираются в Европу. Все это только подтвердило информацию, которую она получила от Квентина Мак-Кенны.
Она опять считает и пересчитывает. В Польше сейчас весна. К концу мая у нее будет две тысячи шестьсот фунтов собственных денег да еще банковские проценты. Пятое письмо Менделю: 'Если вы приедете завтра, мне будет чем кормить вас. Да, Мендель, депрессия у меня прошла, потому что Пигалица чертовски боевая. К тому же я начинаю новую военную кампанию. Когда же вы приедете ко мне?' Двадцать пятого апреля 1893 года она уезжает в Брисбен.
Она отправилась в путь на пароходе 'Александра', принадлежащем Австралийской навигационной компании. Был третий день, как они отплыли из Сиднея. Судно шло вдоль низкого берега материка, заросшего непроходимыми тропическими лесами. На борту судна она была единственной женщиной, пользовалась всеобщим вниманием, и это оказалось приятным. Еще одно неожиданное открытие. Здесь же она встретила первого в жизни настоящего миллиардера. Вполне естественно, что он сразу же пожелал, причем довольно бесцеремонно, посетить ее каюту. Нет, он не будет в обиде, если застанет ее (не каюту, разумеется) в лежачем положении. Она сравнительно легко отбила эту шутливую атаку. Дело даже не в том, что он был слишком уж стар. Скорее в другом: она уже имела на него кое-какие виды и готовила ему хитрую ловушку. Этого мужчину громадного роста с красивым лицом звали Клейтон Пайк. Он был владельцем двух миллионов гектаров земли, на которых разводил овец и отчасти коров; ему принадлежали шахты, где добывалось золото, в районе Гимпи, у него были серьезные вклады в коммерческие предприятия и в довершение всего он был депутатом парламента от Квинсленда. 'Если бы я искала даже двадцать лет, я не нашла бы ничего лучше. Как это кстати, особенно сейчас, когда я в полной форме'. Она выдала себя за швейцарку из Фирвальдштетерзее (название она выдумала сама, точно зная, что ни один австралиец не запомнит ничего подобного). Потом рассказала ему грустную и трогательную историю, способную разжалобить даже кенгуру, о страшном кораблекрушении в Папуасии, где она потеряла всю свою семью…
В этом месте она остановилась, расхохоталась и спросила:
— Вы ведь не поверили ни одному слову из того, что я вам рассказала?
Он рассмеялся ей в ответ: действительно, он совсем ей не поверил, потому что в молодости сам довольно часто привирал, а теперь ему грустно от того, что не нужно больше никого обманывать, да и сама жизнь оказалась богаче всяких фантазий, — может быть, оттого, что он постарел? Он принадлежал к тому типу мужчин, который она потом будет часто встречать, особенно в Америке. Они страшно самоуверенны и более жестоки, чем белые акулы, хотя прячут свой нрав под веселостью техасцев, холодной чопорностью деловых людей из еврейских семей или священников, живущих на восточном побережье Америки. Они способны заключать самые невероятные и бессмысленные пари, рискуя огромными суммами, и в то же время могут подраться из-за одного доллара. Все мужчины такого типа считали, что женщина может быть или матерью, или чем-то великолепно одетым и розовокожим, издающим в нужное время похотливые взвизгивания.
В том, что касается одежды, Ханна как раз и преуспела. Как только у нее появилась возможность оставлять часть доходов себе, она сразу же занялась этим. (Туалеты — это тоже способ вложения денег, считала она, и так у нее будет всю жизнь, потому что красивая одежда станет своеобразным реваншем за годы юности и будет приносить ей радость.) Из шелкового крепа, привезенного из Китая, она заказала себе целых три платья, повторяющих то, с тридцатью девятью пуговицами. Еще одно шикарное платье с глубоким декольте она сшила из штофа, пятое, ярко-красное, — из китайского сатина и еще одно — из тафты, меняющей цвета от черного до красного, с отделкой из кружев белого и красного цветов. Наконец, она заказала три белых платья из тюсора (чтобы спасаться от австралийского солнца), и к ним были
