Пинчио. И остаются там на всю ночь. Очевидно, ночные бабочки зазвали Тадеуша, и Рильке. Вот это мораль. Пигалица будет довольна.
Мендель проведет ночь в постели одной случайно встреченной римлянки, а назавтра опять примется мерить шагами Вечный город, следуя за квартетом (иногда в коляске). Два или три раза он замечает (с удивительным для него самого раздражением) ласки, которыми обмениваются Поляк и та из ночных бабочек, что покрасивее. Он знает ее имя. Она американка и зовется Мэри-Джейн Галлахер; она — дочка богача (разумеется!), промышленника из Чикаго. Со всей очевидностью можно сказать, что назревает свадьба; они ведут себя как официально объявленные жених и невеста.
Тем не менее три дня спустя пары распадаются. Тадеуш и его немецкий друг сядут наконец в поезд, идущий во Францию, поскольку их секретарский отпуск окончен. В Ницце молодые люди расстанутся. Мендель последует за Поляком до самого Монте-Карло. И обнаружит жительницу Монте-Карло, которая уже предоставляла ему свою постель во время его предыдущего посещения. Он обучит ее ласкам по-балийски, пополнит свои знания о Джоне Д. Маркхэме и его жизни, а заодно выяснит кое-что о патроне Тадеуша. Похоже, что, находясь на пенсии, посол пишет мемуары о своем пребывании при императорском дворе России и не скоро прибудет в Европу. Тадеуш вынужден его ждать.
Теперь Мендель мог бы вернуться в Вену. Но он хочет выяснить все. Ждет еще почти неделю, подстерегая подходящую возможность. Наконец она предоставляется, когда, сидя в безлошадном экипаже, которым управляет сам — 'этот мерзавец все умеет делать!'— Тадеуш едет в Ниццу, предупредив о своем намерении горничных виллы 'Босолей', одной из которых Мендель пришелся по вкусу.
В Ницце Поляк часами сидит в библиотеке, спит в тихой портовой гостинице и назавтра, все такой же беспечный, едет на осмотр рынка цветов. Именно там Мендель заговаривает с ним, оказавшись рядом в роли человека, который хочет купить букет васильков, но может изъясняться только на русском.
Они вступают в разговор.
А пять дней спустя Мендель уже в Вене.
— Не понимаю, что происходит, — говорит ему Марьян. — Она стала…
— Сумасшедшей? Но она всегда такой была. В чем же разница?
— …стала странной. Прежде всего, не отпускает меня ни на шаг. Обычно она давала мне спокойно работать, доверяла мне. А теперь, с тех пор как мы прибыли в Вену, не только не хочет, чтобы я уезжал, но и сама не двигается с места. Если и бывает в отъезде, то два-три дня, не больше, и всякий раз по очень срочному делу. И тут же возвращается. И при каждом возвращении походит на пикирующего орла. Пикирующего на меня.
Мендель смеется.
— Разумеется, никому, кроме вас, я бы об этом не рассказал, — продолжает Марьян. — Все это действительноменя беспокоит, я спрашиваю себя, что с ней происходит. У нее возникли сложности с одним голландцем, но это не главная причина. Впрочем, вопрос уже почти решен. Нет, она стала странной от чего-то другого. Она перенесла дату открытия института, которое могло прекрасно состояться. Все готово. Из Парижа прибыла бригада косметологов, обучила девушек здесь, на месте, и теперь они прекрасно подготовлены. Мы никогда не делали так много, и я не понимаю почему: Вена ведь не важнее, чем Берлин. А в Берлине она предоставила мне свободу действий и приезжала лишь для того, чтобы просто окинуть все взглядом.
Взор Менделя скользит по лицу юноши. Внезапно вспыхивает: 'Я же говорил, что в ней что-то изменилось!' Он спрашивает:
— Марьян, как ее зовут?
— Ханну?
— Не строй из себя идиота.
Он переступает с ноги на ногу и наконец произносит:
— Гризельда.
…И Марьян принялся рассказывать, как он случайно соблазнил австралийскую секретаршу Ханны, очень мягкую и застенчивую блондинку. Теперь он укоряет себя тем, что лишил ее невинности… 'Это невозможно! — думает Мендель. — Она дошла до того, что лишила его невинности! Эта Пигалица просто невыносима!'
Марьян говорит и говорит: о Гринцинге и его ресторанчике, о танцах…
Мендель подсказывает:
— Что делает Ханна?
— Она учится танцевать. По рекомендации известного музыканта Иоганна Штрауса ей дает уроки церемониймейстер из Хофбурга. А Хофбург — это дворец императора.
В рабочем кабинете Ханны, в самом центре квартиры, собрались трое банкиров и столько же бизнесменов. По старой привычке она попросила мужчин сесть сама же, единственная, стоит, прохаживается, а иногда замирает на долгое время у них за спинами, изучая своими большими глазами их затылки. Она улыбнулась Менделю и сказала, что он может войти, остаться и поприсутствовать на заседании. Он садится и в течение последующих двух часов слушает, как она то по-английски, то по- французски, то по-немецки диктует указания, требует объяснений, журит за недостатки и даже — единожды за все это время — улыбается застывшими глазами и произносит:
— Мне кажется, вам следовало бы лучше подумать… — что на ее языке означает примерно следующее: 'Если не будете делать то, что я прошу, или будете действовать мне на нервы, я вопьюсь зубами вам в горло и высосу всю кровь до последней капли…'
В это время ее капитал тянет уже на 120–130 тысяч фунтов и, судя по тому, как идут дела, должен утроиться или учетвериться в ближайшие пять лет.
Мужчины уходят.
Взгляд серых глаз впивается в Менделя. Не произнеся ни слова, она внезапно отводит эти широко раскрытые глаза и чуть было не хватается за шнур для задергивания штор.
— Где он, Мендель?
— В Монте-Карло. Он пробудет там до конца августа.
— У него все хорошо?
— Да
— Он женат?
— Нет.
Но, разумеется, она почувствовала легкое колебание в его голосе.
— Он намерен жениться?
— Если ты это допустишь. На американке по имени Мэри-Джейн Галлахер.
— Богатой?
— Очень богатой.
Он принялся докладывать почти все подробно. Она не перебивает его, оставаясь неподвижной и невозмутимой. Сидит за письменным столом, без малейшей дрожи положив свои тонкие белые руки на поднос. Мендель говорит, что ему удалось восстановить весь маршрут Тадеуша начиная с того дня, когда, выгнанный Доббой Клоц из Варшавы, он приехал в Париж. Во французской столице нашел работу в ресторане в квартале Оперы, сначала в роли посудомойщика, а затем, в силу своей ловкости, официанта. Работал много месяцев, пока не скопил достаточно денег, чтобы вернуться в Польшу…
— В Варшаву?
— Да.
— Это глупо: его искала полиция.
— Видно, это его не смутило.
— Когда он приезжал?
— В июне. Тебя там уже не было. Ты уже села в Данциге на пароход.
— Что означает это возвращение?
— Понятия не имею.
— Мендель!
Но Мендель повторяет еще раз: ни малейшего понятия, Ханна. Она качает головой:
— Пожалуйста, продолжайте.
