все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром». Какой там Крюков, разве можно сравнивать…
– А где все-таки тетради?
– Да зачем они вам, говорю, ничего в них интересного нет!
А ведь и правда, чего я гоняюсь за тетрадями? В Швецию собирался ехать… Зачем? Знаю же, что тайна в Зойкином экземпляре. Ее и надо искать – силы тратить.
– Ну что ж, возможно, вы и правы.
Я поудобней перехватил тяжелый, в ржавых разводах, обрезок трубы.
– Что, что вы собираетесь… Вы не поняли, я же вам говорю, роль Ленина в истории…
– А на кой мне твой Ленин! – я подошел поближе. – Поди, сгнил давно.
– Остановитесь, безумец. Вы ничего, ничего не знаете. Он даже не похоронен…
– Да пошел ты!
Я размахнулся и ударил. Повозившись немного, выдрал из оцепеневшей руки кожистый портфель, вышел на улицу. Светало. Раннее московское утро обдало свежестью. Я двинулся вниз по Варсонофьевскому в сторону Тверской.
Прогуливался инкогнито по Тверской. Говорят, Каминского самолетом вывезли в Берлин. Повсюду срывают его портреты – иногда рвут, иногда жгут. Пора запереться где-нибудь, чтобы никто не видел, и спокойно покопаться в портфеле Эдмундовича.
Руки дрожат, голова идет кругом. Снова все летит наперекосяк. Я снял номер, по старой памяти, в «Метрополе». С трудом вскрыл портфель. Он оказался запертым на миниатюрный замочек – пришлось его изрезать ножницами. Эдмундович сказал правду. Внутри только несколько листов шолоховской рукописи. Та же удлиненная бумага, тот же почерк.
«Опустившись на колени, целуя розовые холодные ручонки сына, он сдавленным голосом твердил одно слово: – Сынок… сынок».
Еще несколько строк – и сакраментальная надпись: «Конец».
За ней размашистым, похожим на мой, почерком: «Утверждено. Немедленно в набор. Адам Витицкий».
Всё. Приехали. Круг замкнулся.
Дрожащими руками я достал пузырек. Долго тряс и так и сяк, пальцы не слушались, никак не подцепляли заветную таблетку. Давно я не ел «ипполитовых пилюль». Как-то не нуждался. Все клеилось само собой, но теперь чувствовал – не обойтись. Наконец, ухватив гладкий шарик, отправил его под язык. Несколько мгновений сидел, ни о чем не думая, готовясь погрузиться в сладкую, полную видений дремоту.
Ермаков вытер кровь. Языком ощупал зубы – вроде целы. Исподлобья посмотрел на мучителя – здоровый розовощекий хохол в гимнастерке с закатанными рукавами.
– Ну что, еще хочешь? – спросил тот, осушив стакан воды. – Сейчас опробуем на тебе американскую технику…
Он взял в руки черную продолговатую, слегка эластичную палицу. Медленно, с удовольствием подошел, поигрывая ею, словно спортивным инвентарем.
– Отставить! – Блеснул ярким светом прямоугольный проем открывшейся двери. – Ты что творишь, негодяй? Да я тебя под суд отдам! Сгною говноеда! Пошел вон!
Ермаков с интересом взглянул на вошедшего. Разбитое лицо помогло скрыть саркастическую усмешку. Вот оно как. Теперь добренький следователь явился. В любом случае, это лучше.
– Воды хотите, Харлампий Васильевич? – нежно спросил добрый следователь.
– Хочу.
– Приношу извинения за поведение нашего сотрудника. Это, конечно, недопустимо, но, к сожалению, такие перегибы еще случаются. Я доложу об этом инциденте лично товарищу Менжинскому.
– Ну что ж, доложите. Следователь кивнул, написал что-то на листе бумаги, представился:
– Меня зовут Адам Борисович Витицкий. У меня к вам, Харлампий Васильевич, есть прямое, откровенное предложение. Скажите, согласны ли вы?
– Какое предложение?
– Э, нет, Харлампий Васильевич, так не годится. Вы прямо отвечайте, согласны или нет.
Ермаков зажмурился, вспомнил розовощекую хохляцкую рожу злого следователя, сглотнул слюну и с трудом выдохнул:
– Согласен.
– Вот и отлично, – обрадовался Адам Борисович, заулыбался, а про себя подумал: «Молодец Загоруйко, хорошо обработал».
На сегодняшний день ученые разделяют три потока белой эмиграции, которые в общих чертах соответствуют трем основным группам белых войск. Северо-западная и северная – армии Юденича и Миллера, восточная и забайкальская – армии Колчака и Семенова и, конечно, южная эмиграция – Добровольческая армия Деникина. Безусловно, именно южный поток является наиболее крупным и по численности, и по количеству известных генералов. Среди них – сам верховный правитель России – барон Врангель.
История южного потока начинается в марте 1920-го с новороссийской эвакуации. В Крым отбывают боеспособные части, за границу – тяжело раненые и больные, а также семьи военно служащих. Транспорты с эвакуированными конвоируются миноносцами и подводными лодками. Вот что написано об этом в известном нам «Тихом Доне»: «В Новороссийске шла эвакуация. Пароходы увозили в Турцию российских толстосумов, помещиков, семьи генералов и влиятельных политических деятелей». Кто сочинил эту большевистскую агитку?
В XXVIII главе 7-й части решает Мелехов не ехать. Местов, видишь ли, для него нету. Здесь же, вновь, как фантом, появляется Ермаков: «Мы тут собираемся в красные идтить, понял? Ить мы казаки – или кто? Ежели оставят в живых нас красные – пойдем к ним служить! Мы – донские казаки!.. Наше дело – рубить. Знаешь, как я рублю? С кочерыжкой! Становись, на тебе попробую! То-то, ослабел? Нам все равно, кого рубить, лишь бы рубить. Так я говорю, Мелехов?»
Нет, не так ты говоришь, Харлампий Ермаков! Твоему близнецу Абраму было не все равно, кого рубить. Никогда не сдался бы он на милость большевистских душегубов.
28 марта 1920 года эвакуированные из Новороссийска армии высаживаются в Крыму. К сожалению, как оказалось, ненадолго. 12 октября 1920 года заключено советско-польское перемирие. Дополнительные красные части перебрасываются на юг, чтобы совершить последний, решающий удар! 8 ноября, видя падение первых оборонительных сооружений, Врангель отдает приказ об окончательной эвакуации.
Все суда, стоящие в портах, реквизируются. За неделю в Константинополь прибывает почти 150 000 беженцев. Среди них лишь 29 000 гражданских. Французские власти Константинополя в ужасе. Что делать с этой огромной вооруженной массой?
В апреле на Балканы выезжает русская миссия для переговоров с правительствами государств, которые согласились бы разместить у себя белые войска. Особые надежды русское командование возлагает на славянские страны Югославию и Болгарию.
Вскоре соглашение достигнуто. Начинается новый этап Белого движения в его борьбе против Советской России – 1 сентября 1924 года создан Русский общевоинский союз.
Артузов, начальник контрразведывательного отдела ОГПУ, вызвал к себе Витицкого в воскресенье, 25 января 1925 года.
– Завтра тяжелый день, Адам, заседание Реввоенсовета – снимают Троцкого.
– Как это снимают? – ахнул Адам.
– А вот так: был военмор, да весь вышел. Большая драчка начинается наверху, не на один год драчка… Ну да не нашего ума это дело, Адам Борисович. Пока что не нашего… Артузов руководил контрразведывательными операциями ГПУ с 22-го года. Успехи у него были – и немалые. В результате хитрой операции с нэпманским названием «Трест» в августе 24-го выманили из эмиграции и арестовали Бориса Савинкова. Несостоявшийся диктатор России, в принципе, готов был писать и посылать письма