прежнему пописывал статейки, некоторые примкнули к этническим преступным группам, самые принципиальные остались без дела, а отдельные личности, завязав с мировой революцией, спрос на которую резко упал, преуспевали в бизнесе, пусть не всегда легальном, зато прибыльном.
Шеф службы безопасности шолоховского банка, заросший черными волосами дамский угодник Билл Бунчук, познакомил Михаила с одним из таких. Лева Бронштейн по кличке Седов издавал в Бруклине газету «Правда». Имея обширные связи в Мексике, он под прикрытием издательства поставлял волосатым брокерам с Уолл-стрит хорошие, натуральные, действенные стимуляторы.
– Бывает так, – рассказывал Бунчук, – целуешь ее, а сам с ужасом, с великим стыдом чувствуешь – бессилен. А еще, бывает, такая попадется – гневно оттолкнет, скажет гадость какую-нибудь с отвращением, мучаешься потом. Левины таблетки – прелесть. Прими одну – щеки пылают, сил невпроворот. Рекомендую.
– Нет, спасибо, – отвечал Шолохов. – Мне без надобности пока…
Бронштейн был интересным мужчиной. Бывало, за партией в покер рассказывал увлекательно о своих старых товарищах. Играл он агрессивно, а рассказывал мягко:
– Жаль, Мартова нет с нами, очень жаль. Какой это удивительный товарищ, какой честный, интеллигентный человек… Какая умница…
Раскудахтается, а сам: плюс банк, да плюс банк. Весь стол обыгрывал. Непростой человек. Чуть в игре что не так, давай про Ленина рассказывать:
– Ильич – он другой, жесткий. Людей не любил. Так и говорил мне – ненавижу всю эту буржуазную сволочь, интеллигентщину, тьфу, говно! Я жабой, говорил, готов быть, лишь бы не человеком. Человеком можно быть, если ватой голову обернуть, но где взять столько ваты! Да и вата дрянь! Не верил Ильич в человека, ох, не верил! В сатану верил, в вампиров тоже, а в человека – нет. Ну что, вскрываемся, у меня три туза, ребятки. Ну-ка? Неплохой банчишко. Курочка по зернышку…
Хуже всего отзывался про Джугашвили. Рябой Джо, по слухам, работал сейчас на Джонни Торрио, руководителя Чикагского синдиката, и не без успеха, шел по трупам конкурентов к самой вершине. Поговаривали, что недавно он подвесил за яйца некоего Аль Капоне, с которым не сошелся характерами. Да мало ли что говорят…
Когда Бронштейна спрашивали про Джо, он отвечал только: страшный человек, мрачнел и, как правило, сбрасывал карты в пас.
Сейчас Бунчук помогал бывшему революционеру за откат получить финансирование одного амбициозного проекта. Стимулирующие работоспособность пищевые добавки на основе экзотических растений Мексики.
– Спрос громадный, – рассказывал Бунчук. – Конвейерные рабочие устают, добавки смогут на порядок увеличить производительность труда. Большие заказы ожидаются, между прочим, из России, промышленный бум там нарастает.
Первый звонок о том, что ситуация с мировым экономическим ростом далека от нормальной, прозвенел в марте 1929 года. Акции промышленных предприятий падали несколько недель подряд. Большинство не придало этому значения. Коррекция – звучали слова – есть возможность купить дешевле. Однако кое-кто уже начал догадываться, что финансовый бум не более чем пузырь, надутый спекуляциями на завышенных ожиданиях прибыльности. К сожалению для судеб мира, Михаил Александрович Шолохов не принадлежал к числу осторожных, дальновидных игроков. Он начал покупать. Поначалу казалось, что все будет хорошо, цены вновь поползли вверх.
Крах наступил 29 октября 1929 года. Черный вторник – обвальное падение стоимости акций прежде всего на Нью-Йоркской фондовой бирже. За считанные часы Михаил Александрович потерял все, что нажил за последние годы. Но это еще полбеды – он остался должен.
Волна банкротств захлестнула Америку. Когда должен банк, это проблема кредитора, когда должен человек, это становится проблемой человека.
Шеф службы безопасности Бунчук сидел, вытянув вперед сжатые черноволосые, как у коршуна когтистые руки; роняя их на колени, шепотом сказал:
– Беги отсюда, Миша. Беги куда хочешь, хоть в Россию, там, говорят, еще хуже, но беги; беги, чтобы пятки сверкали, чтобы искры летели.
– Что случилось? – помертвевшим голосом спросил Шолохов.
– Твой долг выкупил Буханка, бухгалтер Рябого Джо, времени у тебя мало…
– Так что же, наш банк долги сотрудников гангстерам продает?
Бунчук потух. Устало рассматривая свои ладони, сказал:
– Санировать человеческие долги – грязное дело. Наезжать, видишь ли, вредно для здоровья и души… Всем хочется ходить в цветущем саду за чужой счет!
– Тебе тяжело, Билл, – сказал Шолохов, – ищи другую работу.
– Замолчи! – крикнул Бунчук, моргая побелевшими от бешенства глазами. – Я не уйду с этой работы! Тут я вижу, ощутимо чувствую, что приношу пользу! Выгребаю нечисть! Удобряю землю, чтоб тучней была! Плодовитей! Когда-нибудь по ней будут ходить счастливые люди…
Бунчук повернулся спиной, побарабанил в окно. Голос его стал глуше.
– Уезжай, Миша, честное слово, пока не поздно, уезжай.
Кризис, как водится, ударил по России сильно, с оттягом. По улицам, как в прежние времена, курсировали шикарные «Руссобалты» и «Бентли», но работы не было совсем. Молодой финансист с биржевым опытом Уолл-стрит на хрен никому не облокотился. Правительство вело себя совершенно безответственно, раздавая деньги обезумевшим от жадности и страха приближенным магнатам. Дума бурлила; вновь, как в стародавние времена, усиливалась императорская камарилья. Говорили о какой-то подковерной борьбе между румынскими и абхазскими кланами, о том, что молодой император болен, о влиянии матери, о светской жизни сестер…
Шолохов отправился к родственникам: не помогло. Нормальной работы не находилось. Финансовый кризис не оставлял шансов для финансиста. Подумав немного, он принял решение: «Надо перекантоваться у конвейера. Ничего, не помру – кризис не вечен, поработаю годик на производстве, поумнею».
Братья Рябушинские были из тех, кто умел отстоять свои интересы в правительстве. Даром, что ли, издавали они газету «Утро России», столько сделали для культуры родной страны. Теперь, когда кризис прижал не на шутку, непрофильные инвестиции окупались. Тряхнув старые связи, напомнив кому надо о чем надо, получили необходимые деньги. Щедрыми государственными кредитами пополнился их «Московский банк»; досталось кое-что и Автомобильному московскому обществу.
Новый директор Иван Лихачев работал по 18 часов в сутки. Все трещало по швам, но он знал: его акционеры – люди серьезные, в беде не бросят, не дадут конвейеру остановиться. Так и получилось: финансирование подоспело, хотя и в последний момент.
– Но, – сказали акционеры строго, – давай, брат, эффективность повышай. Времена теперь другие, производительность труда – главный показатель.
Лихачев и сам знал. Давно он уже присматривался к продукции фирмы «Бронштейн Фармасьютикалс» (Нью-Йорк, Медельин, Акапулько). Препарат «Ударник». Рекламные буклеты, выполненные в забористом стиле 10-х годов, сообщали: «Лучших пилюль не было и нет, готов сосать до старых лет», «Уникальная пищевая добавка на основе экзотических растений Центральной Америки, гарантированное повышение производительности труда», «Выполним план великих работ», «Даешь дорогу рабочей смекалке» и наконец: «Ударник»: Верь, взойдет она, звезда пленительного счастья».
Лихачев отложил буклет, снял телефонную трубку:
– Зина, что там, контракт с этим Бронштейном готов? Зайди, я подпишу.
Первый день на конвейере прошел неплохо. Михаил Александрович устал, но был сыт. Кормили на автомобильном заводе хорошо. Жаловаться не на что, даже это место просто так с улицы не получишь. Помогли родственники. Выходя из столовой, Шолохов заметил, как на кухню вкатывают тележки с красивыми иностранными ящиками. «UDARNIK» – было оттрафаречено на боку.
С утра на дверях проходной появился плакат: «Культурно жить, производительно работать».
На обед Михаил Александрович запоздал. Возился с какой-то железякой на заводском дворе. Войдя в столовую, ни о чем таком не думал. Ребята, с большинством из которых не успел познакомиться, сидели на лавках и с аппетитом уплетали сытную похлебку. Поставил на поднос пышущую жаром тарелку, положил