– На все вопросы можно получить ответ только после участия в акции. Итак, вы согласны?
31 октября 1993 года художники съезжались в усадьбу. На шоссе были установлены дорожные знаки, указывающие кратчайший путь. Ехали на автомобилях кто по двое, а кто и по трое. Знакомых между собой было большинство.
Адам пригласил Абрама. Они не виделись давно. Лишь короткие письма по электронной почте…
Абрам здорово раскрутился. Он по-прежнему работал на Боббера, но, скорее всего, уже тяготился его опекой. Перед кризисом 90-го Абрам продал все свои акции, оказавшись в нужный момент с большими суммами свободных денег. Вовремя продав, он затем вовремя купил резко подешевевшие активы, и теперь мог конкурировать с кем угодно. Почему бы и не с Боббером?
Абрам приехал на новенькой черной «Волге» и с шофером.
– Ого, – ахнул Адам.
– Так-то, брат, – ответил Абрам.
– Ты когда-нибудь слышал про рукописи отца? – не откладывая, спросил Адам.
– Боббер что-то рассказывал… Ты не представляешь, как он мне надоел. Плавает на яхте по полгода, ни черта не делает, сует свой нос в политику зачем-то. Сейчас такие времена начинаются – работай только. А он что? С Герхардтом тягаться вздумал – идиот.
– Так уходи. В чем проблема?
– Думаешь, это просто? Из-под готов хрен уйдешь, поддержка нужна… Обожди немного.
Они тронулись в путь. Ехали около часа по автобану, затем свернули и по живописной местности стали приближаться к усадьбе. Вскоре дорога зашла в тупик. Высокий забор, КПП и шлагбаум надежно охраняли от непрошеных гостей. Пройдя несложную процедуру по идентификации номера автомобиля и личностей пассажиров, «Волга» въехала на территорию и остановилась на огромной парковке, забитой дорогими иномарками и простенькими немецкими авто.
– Интересное место, – ухмыльнулся Абрам, разглядывая старый БМВ с облупившейся краской, благополучно соседствовавший с двухместным открытым «Москвичом» изумрудного цвета и сияющим красным «Мустангом» новейшей модели – богема, блин. В Берлине такое старье – он ткнул в БМВ – уже и не встретишь.
Основным растением усадьбы являлся тамариск. Им были засажены аллеи и просеки «Эйбесфельда». Удивительные деревья! В семействе тамарисковых три рода и более восьмидесяти пяти видов. Они распространены в Европе и Африке, но главным образом в Средиземноморье и засушливых областях Азии. На севере представители семейства доходят до побережья Скандинавского полуострова, а на востоке – до Китая.
– Тамариск – одно из главных священных деревьев древних шумеров. В заклинаниях из Шуруппака и некоторых других текстах тамариск представлен как Мировое дерево. Считается, что он порожден самим Аном, верховным богом, существовавшим еще до отделения Земли от Неба. В шумерской магии тамариск широко применялся для изгнания зла и очищения. Тамариск сопричастен трем мирам, трем категориям времени и трем богам. Ствол – бог Ан – мир верхний, источник времени и законов мироздания. Крона – бог Энлиль – мир средний, обитаемый, ответственный за настоящее и будущее. Корень – бог Энки – мир нижний, подземный, погруженный в прошлое.
– Ну и зачем ты мне все это рассказываешь? – Абрам казался удивленным.
– Взгляни, многие из этих стволов, если не большинство, выглядят так, будто давным-давно отжили свой век, будто изъедены изнутри то ли паразитами, то ли какими-то чрезвычайно тяжелыми многолетними переживаниями.
– К чему ты клонишь?
– Не знаю. Я обеспокоен. Мне кажется, отцовская рукопись может иметь для нашей жизни пока скрытое, но решающее значение.
Абрам пожал плечами.
– Прекрати, ты стал слишком впечатлителен от своего концептуализма. Взгляни вокруг, думаю, здесь будет весело.
– Ребята, как я рад вас видеть! – услышали близнецы радостный возглас.
Дядя Андрей Лучников, известный готский прозаик и журналист, бодрым шагом шел навстречу.
Абрам фыркнул.
– Ты чего? – удивился Адам.
– Терпеть его не могу – Боббера подпевала.
– Привет, Абрам, – Лучников по-готски троекратно обнял одного из близнецов, повернулся к другому. – Боже ты мой! Адам Вильгельмович, собственной персоной! Уж и не чаяли увидеть на немецкой земле. Молодчина! – Лучников прижался выбритой, приятно пахнущей щекой к Адаму, похлопал по лопаткам.
Андрей Лучников, старый отцовский товарищ, выглядел превосходно. Культурный белый костюм, такого же цвета легкое пальто нараспашку, вольно расстегнутая черная рубашка, шляпа а-ля Дик Трейси. Все предметы туалета высочайшего качества. Импортных, японских или российских, марок. На ногах нормальные штиблеты, без позолоченных шпор, пшеничные усы аккуратно подстрижены, усыпанных стразами наград на широких лацканах пиджака не видно, чуб из-под шляпы не торчит – а тем не менее видно: гот, и не из последних. Как это, отчего? Почему сразу бросается в глаза? Православный ли крест на распахнутой груди или необыкновенный белоснежный наряд, который никогда себе не позволит привыкший к темным краскам бюрократического стиля рядовой европеец. Или взгляд? Прямой, ясный с пробегающей смешинкой, словно говорящий: «Я все могу, лучше посторонись…»
Лучников перебрался в Берлин вслед за Боббером. На Дону уже во всю шла гражданская война, и цивилизованным людям, ориентированным на европейские, готские ценности, приходилось трудно. Донцы враждовали с кубанцами. И те и другие отказывались называть себя готами. Царил бандитизм, почти каждый день происходили теракты. Мягкотелый Алларих Сергеевич справиться с выпущенным из бутылки джинном не мог. Отправившись в эмиграцию, он уступил место твердому Георгу Кузьмичу, и тот начал наводить порядок. Стало еще хуже.
– Смотрите-ка, судари, – Лучников вел близнецов по парку, – Эйбесфельд напоследок разгулялся. Заказал фуршет в черногорском стиле. Играют специально прибывшие музыкальные коллективы. Художники скоро начнут представлять свои работы. Ты тоже? – он обратился к Адаму.
– Нет, вряд ли, – Адам рассеянно поглядывал по сторонам.
Основные события приема проходили около ангара. Когда-то старый Эйбесфельд в этом ангаре готовил к полетам свои летательные аппараты: шары, дирижабли и монопланы. Теперь останки чудо-устройств были вытащены из кладовых и использовались в виде деталей праздничной инсталляции. Огромные окна ангара открыли в сторону заката и восхода. В глубине стоял, словно диковинный зверь, новейший двухместный самолет без опознавательных знаков. Пожилой косматый пилот в старомодной кожанке неспешно прогуливался вдоль фюзеляжа.
Столики почетных гостей расположились чуть ниже, около пруда. Сюда же стекались через парадные ворота художники. Кто-то приехал чуть пораньше и уже вооружился коктейлями, кто-то занимался своим прямым художественным делом.
Мужчина средних лет, закатав брюки, стоял в прохладной воде пруда. В руках у него была палка. Он мерно наносил ею удары по поверхности воды. Ударив семь раз, художник выходил на сушу, прогуливался, общаясь с коллегами или коллекционерами, затем возвращался в пруд и пробивал еще семь ударов.
Чуть выше, на пригорке, поросшем кудрявым леском, группа малоизвестных акционистов разворачивала транспарант: «Я ни на что не жалуюсь и мне все нравится, несмотря на то, что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах».
– А Кабаков приглашен? – спросил Абрам.
– Безусловно, – ответил Лучников, – он устраивает концептуальный фейерверк над прудом в честь покупателя усадьбы.
– И кто же покупатель?
– Пока неизвестно, – Лучников улыбнулся, – но говорят, – он схоронил улыбку в пшеничных усах, – говорят, Боббер.
Абрам стиснул зубы. Было видно, что раздражение захлестывает его.
– Мы пойдем, прогуляемся, выпьем что-нибудь.
