отделении массу чесоточных и цинготных безо всякой медицинской помощи. Поехал в госпиталь к медикам, а там не лучше – нет чайников для раненых, большая партия горячечных лежит во дворе и несчастных заметает снегом.
Тотлебен смотрит на ввалившиеся щеки Нахимова, на глубокие морщины, побежавшие от глаз.
– Я пойду, Павел Степанович. Скажу о нашем плане Дмитрию Ерофеичу.
– Да, да, конечно. В этом случае обойти начальника гарнизона невозможно. Но погодите-с. Я тоже с вами хотел поделиться. Минут на пять задержу, не больше-с.
Пять минут оборачиваются часом. Они обсуждают, как сделать на все амбразуры новые тросовые щиты, придуманные матросами. В них вязнут пули, при порче их не летит в стороны опасная щепа. Договариваются о мостах на инкерманскую гать, о заготовке туров на Северной стороне, об общем осмотре и очистке колодцев,
– Мне бы еще хотелось устроить блиндажи на пароходах. Бутаков – вы знаете, разумный командир, и он у нас ведет войну вылазками за рейд носится с мыслью сделать 'Владимир' наименее уязвимым для ядер. Да, предохранить от навесного огня и пожаров наши пароходы существенно-с – они и батареи подвижные и возчики немаловажные. Уделите этому время.
– Пожалуйста.
– Спасибо, я пришлю к вам Бутакова.
Тотлебен уходит. Можно, пожалуй, прилечь. Но Павел Степанович вспоминает, что надо еще позаботиться в шитье пороховых картузов, выяснить запасы пароходного угля, обеспечить в тылу варку пищи для 4-го отделения оборонительной линии.
А когда он кончает работу с адъютантами, на линии начинается частая пальба, и надо ехать на бастионы.
На улице темень. Северный ветер крутит мелкий снег.
В низко нависшем мглистом небе выписывает светлую траекторию бомба. Со стороны Херсонеса шумно летит огромная конгревова ракета. Оставляя огнистый след, с пронзительным стенанием грохается в каменную баррикаду у Николаевской батареи.
– Красивая иллюминация, Павел Степанович, – говорит адъютант Костырев.
– Красиво-с для плохих стишков, молодой человек. Один пиит мне прислал свои восторги-с! Уж лучше бы я бочку кислой капусты получил для цинготных.
– Ах, что вы, ваше превосходительство! – восклицает второй из адъютантов, Ухтомский. – Как можно сравнивать искусство с капустой!
– А ежели от этих стишков меньше пользы, чем от капусты? Искусство, любезный, человека видит и его дело возвышает. Ежели бы поэты изобразили мужество наших матросов и солдат – это было бы искусство. Но пииты не знают народа. Подлинное, Кукольники.
– А мне так хочется говорить стихами, ваше превосходительство, – не унимается Ухтомский, – особливо когда в темной вышине над бастионами светлеют звезды бомб, перекрещивают свои полеты, взносятся стрелами, будто раздумывая, задерживаются в небе и потом стремглав слетают на землю.
– Вздор-с, – сердито бормочет адмирал и ударом плетки понуждает своего маштачка перейти на рысь. – Вздор, попробуйте с такой поэзией к матросам. Они скажут-с: блажной барин.
Глава восьмая. Борьба за Малахов курган
В феврале 1855 года Павел Степанович стал официально первым лицом в обороне Севастополя. Он делал то же самое до назначения начальником гарнизона, военным губернатором и командиром порта, но теперь получил возможность не только просить, указывать и требовать, но и властно распоряжаться. Это сразу почувствовали многочисленные и до сих пор безнаказанные поставщики и подрядчики, интендантские чиновники и потерявшие совесть строевые командиры. Вздумал некий майор Вергопуло представить к ордену прощелыгу-интенданта, уже известного Павлу Степановичу беззакониями. И получил не только отказ по своему ходатайству, но и небывалую резолюцию: 'Выговор за представление негодяя'.
Существовал испокон веку для обогащения армейских мироедов такой порядок, что не израсходованный в частях армии и флота провиант объявлялся 'экономическим'. Его разрешалось продавать, чтобы другими видами довольствия улучшать питание нижних чинов. Но какая же экономия в осаде, где часто не было ни мяса, ни свежей зелени? Тем не менее 'экономический провиант' продолжал появляться в ведомостях и перепродавался в частные руки, чтобы вновь, по двойной цене, его покупали мошенники для государственного снабжения. Сколько тысяч при этом налипало к нечистым рукам и какие убытки несла казна – об этом завистники говорили с восхищением, а честная молодежь кипела и выкипала, не имея никакой надежды, что большое начальство прекратит грабеж и вернет отнятую у защитников Севастополя пищу.
А Нахимов приказом объявил: 'Если открыто будет, что экономический провиант продан частному лицу, то с этого лица будет взыскано штрафу по 1 рублю серебром за каждую четверть; а с частного начальника, допустившего это, будет взыскано и обращено в пользу нижних чинов вдвое за каждую четверть'.
Не остановился Павел Степанович и перед борьбою с хищениями некоего почетного гражданина Диковского, главного поставщика на флот свежего мяса. Вероятно, купец Диковский свое звание получил за смелое воровство многих десятков тысяч и, вероятно, по тесной дружбе с верховодами из обер- провиантмейстерской части обер-интенданта Черноморского флота и портов считал свои доходы незыблемыми. Павел Степанович приказал командирам частей покупать по контрактной цене Диковского свежее мясо или зелень и посылать счета в обер-провиантскую часть для вычетов с не выполняющего договор купца.
В какую-нибудь неделю голодный, тощий приварок на линии укреплений и на кораблях сменился достаточно сытной и старательно приготовляемой пищей.
В том же феврале Павел Степанович, встревоженный сообщениями медиков о появлении цинготных и чесоточных заболеваний, заставил всех начальников спешно устраивать бани и добиться частой стирки белья. Некоего капитан-лейтенанта Виткорси за худую обувь и плохую одежонку в команде отстранил от должности.
Он сердился, хотя и не высказывался по этому поводу вслух, что начальник инженеров никаких материалов для бань не отпускал. И очень благодарил Ползикова и другого сапера, Орду, за самостоятельное и толковое решение этих задач. Но и что было спрашивать с Тотлебена больше? Тотлебен умел строить, но лишь как расчетливый фортификатор, а не как человек с чувством. Такими были другие инженеры из скромных русских людей. Они делали расчеты люнетов и редутов не хуже Тотлебена, но, кроме того, они с особым вниманием устраивали траншеи, блиндажи и вот теперь бани, потому что эти постройки служили непосредственно защитникам сколько от пуль и ядер, столько же и от снега, грязи и непогоды.
Февраль был особо трудным месяцем, потому что определилось стремление противника заложить на Киленбалочных высотах укрепления и осадные батареи. А это значило, что англичане с французами поворачиваются для решительных атак от 4-го бастиона к Малахову кургану.
Хорошо, что в это время Павел Степанович получил ценнейшего сотрудника в армейском начальнике, генерал-майоре Хрулеве. Как в армии, которую от суворовских и кутузовских традиций усердно избавляли бездарные Паскевичи и Горчаковы, уцелел этот всегда готовый на смелое предприятие молодой генерал, убежденный в необходимости доверия солдат к их начальникам, – было удивительно.
Хрулев и командир волынцев Хрущев, с благословения Нахимова и Истомина, стали силами пехотинцев осуществлять планы инженера Ползикова. Сражаясь с мешавшими работать французами, при деятельной поддержке батарей Истомина и трех пароходов Бутакова, селенгинцы и волынцы построили два редута, названные именами тех же полков. Но это было только началом развития обороны впереди Малахова кургана.
– А выходит, чем труднее, тем мы лучше воюем и больше славных начальников обнаруживаем, – говорил в конце февраля Истомину Павел Степанович.
– И то, как генерал Хрулев появился, я стал спокойно спать, согласился Истомин.
