о православии в Турции, сколько о создании повседневной опеки турецких православных церквей русскими властями. Так, например, в числе русских требований было притязание на территорию в Иерусалиме или в его окрестностях для постройки там целого городка – с церковью, странноприимным домом для паломников, больницей и домом для неимущих. Предполагалось, по русским представлениям турецкому правительству, что все административные права и обязанности в отношении этих учреждений будет выполнять российский генеральный консул для Сирии и Палестины.
Это притязание в свете других требований означало, что русские подданные в Турции будут подчиняться только русским консульским учреждениям. Русская декларация требовала еще больше – по ее смыслу любой православный вступал в Турции под защиту России, что означало установление для огромной части населения Турции двойного подданства.
Но большой аппетит на турецкое наследство заявляла и бонапартистская Франция. Наполеон III – авантюрист и глава реакционных групп, подавивших революцию, – стремился успехами агрессивной внешней политики отвлечь народное внимание от гнусных порядков внутри страны. Он объявил, что Франция должна продолжать политику своих христианнейших королей. Наполеон поощрил организацию католических миссий в Турции, обещал католическому духовенству поддержку против православного духовенства в Иерусалиме, щедро снабдил миссионеров деньгами французского народа.
Николай I никак не ожидал, что Франция сделает вопрос о доходах от иерусалимских храмов и паломничества к 'гробу господню' оружием дипломатической – войны против России.
Николай ведь воображал себя после 1848 года новым руководителем нового Священного союза. Николай Палкин считал, что покорность ему устрашенных народов России распространяется и на все государства Европы. Попытки противиться его политике в Турции поэтому означали для царя, что от тактики выжидания он должен перейти к решительным действиям. Это заставит отступить всех, кто самовольно потянулся к турецкому пирогу или пообещал Турции свое, покровительство. Николай был убежден, что решать судьбы Турции никто ему не помешает. Когда же, с его согласия, кое-что перепадет Англии, она будет признательна России не меньше, чем Пруссия и Австрия…
Князь Меншиков, бездарный и чванный, как царь Николай, не понимал, что собирается делать политику слепого и глухого.
С чем он пришел 16 февраля 1853 года на 'Громоносце' в Стамбул? Прежде всего он привез в Константинополь свой сплин, свою барскую кичливость, свое неумение работать. Он оставил Петербург, не поладив с министром иностранных дел Нессельроде, и он знал, что последний будет рад каждой его ошибке. Необходимость выступать в роли охранителя православия была отвратительна его скептическому и циническому уму. Он искренно выразил отвращение к своей миссии в первой встрече с Корниловым.
Имел ли он другие идеи для решения сложной дипломатической задачи? Нет, – и, в сущности, он выложил тому же Корнилову всю свою программу: 'Давить, пока турки не уступят'. Он начинал игру, даже не догадываясь, как в ней будут участвовать сильные противники – 'послы Англии и Франции.
Меншиков надменно подчеркнул, что привез в Константинополь ультиматум явившись к визирю на парадный прием в пальто.
Наконец, Меншиков думал, что его миссия отнимет несколько дней, а турки затянули переговоры.
Не отклоняя русских предложений, они консультируются с соперниками России и выводят русского посла из равновесия. Внезапно он осознает, что ответ на требования России зависит совсем не от воли турок. Он растерянно запрашивает Петербург: должно ли доводить настояния до прекращения дипломатических сношений с Портой? Можно ли довольствоваться нотой либо другим документом вместо формального трактата? В случае разрыва согласно ли с видами императора объявить, что Россия будет требовать удовлетворения любыми средствами?
От чванной уверенности князь переходит к страху перед войной с коалицией западных держав. Он спешит сообщить царю заявление британского посла: 'Если вы домогаетесь новых прав, то встретите сильное противодействие и вооружите против себя коалицию… Скажу вам прямо, слишком тесная дружба между вами и Турцией возбудит столько же подозрений в Европе, сколько разрыв, который поведет за собой войну'.
Николаю I и графу Нессельроде угрозы посла Англии в Стамбуле представляются не стоящими внимания. Уверения в доброжелательности Англии и ее премьера следуют из Лондона от барона Бруннова неизменно. Меншиков получает предписание предъявить ультиматум и покинуть Турцию вместе с поверенным в делах, если турецкое правительство не подпишет конвенции в соответствии с требованиями России.
Турки колеблются. Их страшит появление в Босфоре Черноморского флота. Тогда послы Радклиф и де Латур заявляют султану и визирю, что средиземноморские эскадры Англии и Франции будут вызваны в Босфор для защиты Константинополя. Они убеждают турок решительно отклонить ультиматум… Этот акт провоцирует войну, которой так хотят Англия Пальмерстона и Франция маленького Наполеона.
Всем своим воспитанием и образованием кадрового морского офицера, стоящего в стороне от политической жизни, Корнилов не подготовлен к самостоятельной оценке дипломатической войны в Константинополе и действий Меншикова. Давнее обаяние острого ума и важной манеры князя также сказывается на впечатлительном и увлекающемся Владимире Алексеевиче.
Из Константинополя он пишет жене без всякой тревоги за успех миссии: '…Вчера мы были у султана. Князь прекрасно говорил ему и, кажется, до некоторой степени рассеял сомнение в наших благородных намерениях, нашептанное туркам английскими интригами и французским тщеславием. Вначале физиономия Абдул-Меджида имела выражение человека, приготовленного отразить нападение, но когда пошла учтивая, но вместе с тем твердая речь князя, вид султана принял покойное выражение и под конец уже прояснился… Итак, первый шаг сделан; через неделю, я надеюсь, что напишу тебе о своем возвращении, а покуда прошу не скучать и о войне не думать; от войны мы так далеко, как и в самое обыкновенное время, а может быть, и далее, именно потому, что готовнее наших соперников…'
Впрочем, за развитием дел и ошибок Меншикова Корнилов не имеет времени наблюдать. Осмотрев константинопольское адмиралтейство, он уходит на 'Громоносце' в Дарданеллы и Архипелаг, а затем возвращается в Одессу.
На прощание Меншиков сказал, что турок придется попугать приготовлениями армии и флота к войне, что на этот счет есть распоряжения из Петербурга, и предложил сообщить о готовности флота в Константинополь.
В Одессе чуть ли не с первого часа Корнилов ощущает что-то неладное. Офицеры штаба пятого корпуса, предназначенного действовать на нижнем Дунае, распоряжаются средствами флота, нарушая существующие инструкции. Но разобраться, оставаясь тут, невозможно. Надо ехать в Николаев и убеждать главнокомандующего адмирала Верха отменить сделанные распоряжения. Либо отправляться в Севастополь и исправлять дело на месте, обходя Верха. Поддаваясь раздражительному чувству и уверенности, что получит поддержку Меншикова, Корнилов уходит в Севастополь.
– Служить у нас скоро будет не честью, а позором, – говорит он Нахимову в первом свидании после бурных объяснений с командиром Севастопольского порта адмиралом Станюковичем и вице-адмиралом Юрьевым, командующим эскадрой. – Как вы, Павел Степанович, здесь не протестовали? Вы, командир пятой дивизии и вице-адмирал, и главное – самый опытный начальник на нашем флоте?
– Перед кем протестовать-то? У вас есть власть, а мне идут только предписания. Да я лишь по слухам знаю о распоряжениях, потому что моей дивизии они не касались.
– Завтра коснулись бы. У вас лучшие казармы хотели отобрать для войск. Желаете, я вам перечислю все, что натворили выжившие из ума старики? Во-первых, безо всякой критики стали делать репетиции гребных судов по указаниям генерала Андерса.
– Это со щитами от пуль?
– Вот, знаете же!
– Да, давеча прибегал командир 'Ягудиила', плакался.
– Главное, выдумали ставить щит на баке… А как стрелять тогда? Затем приняли расписание судов флота для погружения войск и тяжестей, предложенное неким полковником Залецким на смех и грех. Затем передали наш сухарный завод, будто флоту продовольствоваться не нужно… Я за дружбу с армией. Мы не две державы. Но нужно знать меры, которые способствовали бы взаимному усилению. Разве мы станем подменять генералов? Они обучены своему делу, а мы своему.
