Меншиков жует отвисшую старческую губу.
– А что вы сказали, Павел Степанович, об усилении турецким флотом? Непонятно, как вас неприятель усилит?
– Это Владимир Алексеевич лучше меня пояснит. Он нынче турецкий флот видел.
Павел Степанович имеет в виду захват части турецкого флота, находящегося без вооружения в Константинопольском адмиралтействе.
Корнилов думает о другом:
– Турки могут обороняться крепко. В соединении их флот представит 38 судов с двумя тысячами пушек. Артиллерия их превосходна.
– А Павел Степанович, – желчно вставляет Меншиков, – собирается перемахнуть через турецкий флот к Дарданеллам.
– Потому что в море артиллерия без умелых эволюции ничего не стоит, поясняет в защиту взгляда Нахимова Владимир Алексеевич. – Потому что внезапным ударом мы предупредим вооружение большей части турецких кораблей.
Павел Степанович встает и глухо говорит:
– Двадцать лет Михаил Петрович готовил флот к сражению, учил нас добиваться внезапности и быстроты действий. И морская история нам такой пример показывает. Нельсон бомбардировкой Копенгагена сразу принудил Данию выйти из враждебного Англии союза. Незабвенный Ушаков внезапной атакой разгромил у Калиакрии силы тройного превосходства. Приказывайте флоту, ваша светлость, пока британцы и французы не вошли в Дарданеллы, да и турки не собрали свой флот из Архипелага.
– Я не могу советовать государю нападение на Константинополь и уже объяснил это Владимиру Алексеевичу.
– Кто говорит о советах? – волнуется Корнилов. – Советовать поздно. Надо начинать амбаркацию и слать курьера за приказом сниматься с якорей.
– Такого распоряжения я не сделаю. Буду писать государю, что приемлемее второй план – занять Дунайские княжества.
– Тогда европейская коалиция составится и выиграет время для нападения на нас, и мы у себя увидим англо-французский флот. Ведь так, Павел Степанович?
Нахимов упорно смотрит на рисунок ковра. Он кажется старым, сгорбленным. 'Нечего сказать, фигура! А тоже о лаврах Ушакова и Нельсона мечтает', – презрительно щурится Меншиков и после паузы говорит:
– Пошлите, господа, крейсеры в море. Турки поспешают сейчас переброской войск на азиатскую границу. Пусть крейсеры наблюдают за выходом из Босфора. Но не начинать баталии ни в каком случае.
'Зачем было ходить, – думает Павел Степанович, – знал же, что незачем, а пошел'. Он поднимает глаза на князя и просит разрешения удалиться для распоряжений, по дивизии.
– Тяжелый характер! – восклицает Корнилов по дороге с пристани. – Я о князе говорю, Павел Степанович. Я нынче его в ином свете увидел. Нет, не такому человеку государь должен был подчинить флот и войска Крыма.
– Петербургская натура, – односложно отвечает Нахимов. – Подождите меня, Владимир Алексеевич. – Он сует цветочнице рубль и торжественно взмахивает пестрым громадным букетом.
– Я к вашим деткам без подношений не являюсь.
– Вам жениться надо. – Корнилов рассеянно выдирает лиловый ирис и вертит в пальцах. – Вы будете превосходным отцом.
Корнилов выполняет приказ Меншикова о рассылке крейсеров. На 'Громоносце' собираются командиры бригов 'Язон', 'Птоломей' и 'Эней', фрегатов 'Коварна' и 'Кулевча'.
Молодые капитаны рвутся в бой и разочарованно выслушивают распоряжения начальника штаба. Они не должны подходить на видимость к турецким берегам; не должны останавливать купеческие суда и опрашивать их. 'Состоявшийся разрыв есть дипломатический, а не коммерческий, и формального объявления войны не было, дела еще могут быть улажены миролюбивым образом'.
Все это Корнилов упоминает скороговоркой, теребя генерал-адъютантский аксельбант. Он становится спокойнее, когда его адъютант, лейтенант Железнов, раскладывает на столе карту юго-западной части Черного моря. Карандашные линии размечают сектора крейсеров. 'Язону' – на параллели Бургаса. 'Птоломею' – напротив Босфора. 'Энею' – восточнее 'Птоломея' и служить для передачи сведений на фрегаты, располагающиеся к осту от бригов.
– Следом за вами в море выходит эскадра под флагом вице-адмирала Нахимова, – указывает Корнилов на карте район плавания. – Все ваши донесения спешите передавать Павлу Степановичу.
Теперь остается сформировать вторую эскадру для смены в море Нахимова и усилить Черноморскую линию, чтобы предупредить внезапную помощь черкесам со стороны Трапезунда и Батума. Письмом к Корнилову новый начальник линии вице-адмирал Серебряков просит срочно усилить постоянный крейсерский отряд. Начальник штаба с обоими командующими эскадрами – Нахимовым и Новосильским (Юрьева Владимир Алексеевич в море больше не пускает) – решает составить для Серебрякова два отряда. В первом, северном, остаются суда, растянутые обычно от Геленджика до Поти. В новом, южном, будет фрегат 'Месемврия', шхуны 'Смелая' и 'Дротик', тендер 'Скорый' и корвет 'Калипсо'. Последний будет крейсировать на меридиане Синопа для связи с босфорскими крейсерами и эскадрою Нахимова.
Когда окончательно распределены корабли между эскадрами и выделены отряды, когда пароходы собраны в особое соединение под командованием контр-адмирала Панфилова, Корнилов удовлетворенно смотрит на карту.
Флот владеет Черным морем – от Батума до Босфора. Ни один парус не ускользнет от зорких наблюдателей с марсов крейсеров.
Он ждет выражения удовольствия князя. Но Меншиков смотрит и слушает так, будто ребенок хочет его заинтересовать своими игрушками.
– Отлично, Владимир Алексеевич. Только Севастополь совсем опустеет. Дамы уже жалуются, что в Морском собрании не с кем танцевать, а на пикники приходится приглашать армейцев.
– Время ли шутить, ваша светлость, – и взволнованный Корнилов в упор смотрит на князя.
Меншиков отводит свой взгляд и с гримасой объясняет по-французски:
– Я всю жизнь шутил, любезный Владимир Алексеевич. Зачем же мне на старости становиться скучным.
Глава третья. Война на море
Проходило лето 1853 года, а о войне официально не объявляли, хотя русские войска распространялись по Молдавии и Валахии, имея боевые столкновения с частями турецкой армии. Князь Горчаков, впрочем, не торопился действовать. У него было всего восемьдесят тысяч солдат против ста двадцати тысяч турок, а из Петербурга, смущенного поведением Австрии и Пруссии, не обещали подкреплений.
Да, теперь уже многим военным и гражданским деятелям страны, которые раньше боялись самостоятельно думать о внешних и внутренних делах империи, боялись даже тени императора, становилось ясно, что по всем статьям Россия в некоем тупике. И прежде всего страшна изоляция России в Европе. Лопнули надежды на признательность Вены за подавление революции в Венгрии. На всем протяжении границы с Австрией – а она тянулась на многие сотни верст – надо было ставить гарнизоны и военные магазины. А кроме 'подлой' Австрии была еще неблагодарная, тоже обязанная России своим существованием и приобретениями двуликая Пруссия. И она оказывается способной ударить в спину, если на границе, на путях к обеим столицам не собрать войска. А еще приходится думать об обороне Балтийского побережья от возможных, англо-французских десантов. И, наконец, войска нужны на незамиренном Кавказе, куда с помощью горцам теперь уж непременно поспешат турецкие армии.
Об этих невеселых обстоятельствах в двухмесячном плавании своей практической эскадры Павлу
