Скрытый толщей воды, опытный в охоте за транспортами враг, конечно, готовился к атаке. Зачем бы иначе решился он выдать свое присутствие? Добрая сотня глаз на полубаке и корме, у орудий и торпедных аппаратов, вместе с сигнальщиками пристально обыскивала все гребни, все подозрительные взлеты брызг. Вдруг неясная темная точка вырастет в поднятый перископ, вдруг струя пены окажется следом торпеды. Разочарованно, но и облегченно убеждались, что на волне качается бревно или поднимается ленивый баклан. Однако Николай Ильич не боялся за «Упорный». Тяжесть ответственности за сохранение транспортов вытеснила все другие чувства. Грузы должны идти на фронт, грузы должны идти в напряженно работающий тыл. Они оплачены трудом народа, приобретены у дельцов, для которых война — это большой бизнес, и они щедро оплачивают моряков, рискующих жизнью в опасных рейсах. Впрочем, борьбу за жизнь они обеспечили богатыми средствами. Куда ни ткни, на судах висят спасательные шлюпки, плотики, надувные лодки с аварийными запасами. И вокруг жертвы фашистской торпеды всегда столько судов, счастливо избежавших удара, что обычно дело ограничивается страхом и короткой ледяной ванной.
Зов гонга не прекращался, но заметно переходил на кормовые углы. Подводная лодка стремилась проскользнуть между «Упорным» и «Уверенным» к транспортам. Долганов перерезал вероятный курс немца и кивком головы ответил Бекреневу, доложившему, что пеленг лодки идет на нос. Бекренев понял: Долганов ждал этого успеха, и, если враг в свою очередь не учует, что его тактика разгадана, его тряхнут глубинки «Упорного». Бекренев, перегнувшись через поручень на крыше мостика, жестом спросил Игнатова, стоявшего над торпедным аппаратом левого борта: «Вы как, готовы?»
«Готов, давно готов», — успокоительно взмахнул рукой Игнатов. Бекренев отвалился улыбаясь. Совсем не ко времени из кармана бушлата Игнатова торчали хвосты таранок.
«Упорный» набирал скорость до самого полного хода так стремительно, что конвой внезапно оказался с другого борта и будто завертелся всей стотрубной, раскиданной по всхолмленной поверхности громадой плавучего городка, с колбасами привязных аэростатов и беспорядочной мошкарой самолетов в воздухе. Гул машин, всплески волн у скулы и форштевня на крутом крене заглушали все другие звуки, но все же только вторили гонгу. Поглядывая на мостик и вновь поворачиваясь к старшине — командиру поста сбрасывания бомб, — Игнатов в рупор приказал приготовиться к бомбометанию на две глубины. Лодка должна была оказаться между ярусами взрывов, если не удастся прямое попадание.
Старшина, широко расставив ноги, согнулся над сбегающей за корму рельсовой дорожкой, словно в широкой струе воды, взбитой винтами, надеялся увидеть противника. Потом поднялся и нетерпеливо стал сигналить: «Бомбы окончательно приготовлены, можно начинать».
— Товсь, — отрубил в ответ Игнатов, а сам с мольбой и надеждой опять кинул взгляд вверх на Долганова.
«Ну, — говорил его взор, — чего ты там медлишь? Смотри, ускользнет, проклятая». Ему представилось, что прошло десять — пятнадцать минут, и, подняв руку с часами, он удивился: с начала маневра прошло лишь две минуты с секундами.
Николай Ильич проверил свои расчеты по указателю оборотов. Только решив, что лодка осталась за кормой, он приложил мегафон к губам:
— Залп!
Игнатов глубоко вздохнул и фальцетом повторил:
— Залп!
Первая серия больших бомб гулко распорола морские глубины. Бомбы стремительно полетели за борт и скрылись в воде, чтобы вновь огромными всплесками взрыть борозду дороги за кораблем. Подводные раскаты догоняли быстро уходивший эсминец и грохотали у бортов. По всем телефонным проводам пронеслись быстрые, докладывающие и приказывающие голоса. Неестественно звонким голосом Колтаков, стоявший на руле, повторил команды Николая Ильича:
— Есть так держать! Есть на румбе сто семьдесят четыре градуса!
Визиры и дальномеры обыскивали горизонт; на всхолмленное, высветленное море пытливо глядели наблюдатели по секторам, комендоры главного калибра, торпедисты на шкафутах, зенитчики на кормовом мостике и рострах.
Казалось, вместе с людьми и «Упорный» захвачен боевым азартом — его стройный узкий корпус, с откинутой назад трубой, с бурунами у скул, с кормой, уходящей во взбитую до пены воду, выглядел напряженным и одушевленным существом.
Однако атака не имела успеха. Подводная лодка продолжала таиться, и, может быть, противник продолжал медленно ползти к боевой цели, надеясь на бесшумность электромоторов.
Долганов не обольщался: зачастую на лодки сбрасывали сотни бомб и не добивались результата.
Он снова потребовал непрерывных докладов акустика и убавил ход до среднего. Это облегчало прослушивание, хотя было связано с риском, что противник решится выйти в контратаку. Ему казалось — лодка «ущучена»: пеленг корабля и вероятный пеленг подводной лодки сближались. «Упорный» должен опять пройти над фашистом.
— Две серии! — крикнул Николай Ильич Игнатову. — И глядите, никаких задержек в приготовлении бомб.
— Еще на три захода приготовлены, товарищ командир, — весело ответил Игнатов. Затем повторил донесение с кормы — две серии больших на «товсь».
Под сообщение акустика, что лодка осталась за кормой, Долганов вновь скомандовал «Залп!»
Раз за разом вздрагивал корпус, море вспучивалось буграми, похожими на гейзерные сопки, и в нижней палубе отчетливо слышали тысячекратно усиленный звук разрыва полотна. Бомбы действовали без отказа. Но опять море ничего не выбросило. Фашист, видимо, отказался от сближения с транспортами и удалялся на норд.
А стремительный эсминец проскочил далеко в сторону от подводной черепахи, и надо было изменить курс.
— Займите место в ордере охранения, — дал ратьером приказание Ручьев. Но Долганов не мог и не хотел согласиться на партию вничью. Нарастающий звук гонга дразнил новым сближением с лодкой, и акустик уверенно докладывал несколько раз кряду один и тот же пеленг.
Вдруг Долганов сообразил: противник усвоил его маневр и в третий раз рассчитывает, что бомбы полетят после проверки его места, когда «Упорный» пойдет в обратный галс. Он принял решение атаковать, не изменяя своего пеленга.
— Бо-ом-бы! — почему-то нараспев крикнул он, и немедленно Игнатов подхватил:
— Бомбы то-овсь!
Еще бомбы одна за другой с всплеском уходили в струю от винтов, когда торжествующим голосом Долганов приказал Колтакову начать циркуляцию. Борясь с инерцией, толкавшей корабль на прежний курс, рулевой внимательно следил за компасом. Стрелка обегала круг неравномерно, но быстро. Корабль, словно насаженный на штырь, вращался по окружности. И море, только что вспучившееся за ним, выбросило острые конусы последних больших бомб по носу. Большая волна ударила в скулу и окатила расчет первого орудия. Впрочем, артиллеристы не убежали; чем-то возбужденные, они возгласами и жестами показывали на воду. Ветер отнес их слова, но Колтаков и сам увидел, что на опадающем конусе блестят жирные пятна соляра.
Их становилось все больше. Стекаясь и сливаясь, они образовывали серебристо-масляные озерки. И вдруг в центр самого большого из этих выглаживающих воду озерков выскочили на поверхность, завертелись разные предметы: пробковый жилет, пробковый матрац, какие-то пестро выкрашенные жестянки.
Трап загрохотал под ногами Игнатова. В несколько прыжков он очутился возле Долганова, и его ликующий мальчишеский голос поднялся над всеми:
— Потоплена! Потоплена! На дне уже. Убежден, что на дне.
Николай Ильич перевел рукоятки телеграфа на средний ход, назначил курс и спокойно сказал:
— Игнатов, идите на свой пост, может быть, потребуется контрольное бомбометание.
А предметов на воде становилось все больше. Артиллеристы подтянули багром бескозырку, синее сукно которой намокло дочерна, и полосатый флагдук.
Из своей рубки выглянул акустик и, сияя, подмигнул соседнему сигнальщику:
