— Командующий рекомендовал тебя как творческого офицера, а ты ставишь свою репутацию, весь свой боевой опыт на одну сомнительную карту.
Николай Ильич брезгливо сморщился и ответил уже из-за портьеры, одеваясь по штормовому:
— От тебя не ждал таких рассуждений!.. Подумай, Красная Армия комбинирует удары всех видов оружия, и всем это кажется естественным. Мы должны делать то же на море. Вот и все! Очень хорошо иметь для этой цели больше кораблей, но надо и наличным средствам дать новое тактическое применение. Так поступали Ушаков и Макаров. В этом наше творчество.
— Творчество? — усомнился Сенцов.
— А конечно! Черт возьми тех, кто по-ручьевски сводит роль офицера к механическому исполнительству. Офицер должен изобретать, конструировать, быть мыслителем, педагогом, ученым.
— Прежде всего реалистом-практиком.
— Ну, конечно же, железным практиком. Но практиком-новатором! Мы на лаврах почивать не будем, к черту иогоним ограниченных исполнителей, казенные души без искры воображения и дерзости.
Сенцов упрямо покачал головой:
— Все это хорошо и верно в принципе! Но твой проект не выполним, авантюрен.
— Поживем — увидим, — сказал Николай Ильич, появляясь готовым к непогоде и распихивая по карманам платок, кисет, трубку, часы, карандаши и блокнот с уменьем человека, проведшего на мостике корабля половину своей жизни.
За час, который Сенцов провел в каюте с Долгановым, море стало неприветливым. Все живое, кроме одиноких буревестников и круглоголовых глупышей, уже скрылось от непогоды. Безветренная тишина казалась особенно зловещей, потому что из темной дали медлительно катились высокие валы.
Волны, хотя воздух совсем оцепенел, свободно перекатывались через шкафут и проникали в горловины. Мимо Сенцова пробежал мокрый Кийко. Пригибаясь под ударами воды, мичман проверял задрайки горловин, люков, командовал спешной уборкой каких-то предметов с ростров. Вокруг штурманской рубки тоже гуляла вода, а когда Сенцов поднимался на мостик, по его фуражке хлестнул язычок большого гребня. Следующий гребень окатил сигнальщика левого борта и с грохотом разбился на поручнях. Потоки воды стекали с зачехленных приборов и тумб пулеметов, пока капитан-лейтенант пробирался под защиту козырька рулевой рубки. Здесь он осмотрелся и увидел, что с норд-веста, насколько мог охватить глаз, наступали глянцевые, будто вороненые, высокие валы. Они вздымались и рушились, нагоняемые и теснимые задними шеренгами. В их ускоряющемся движении обозначалось грозное приближение циклона. Полоса солнечного света еще пробивала тяжело нависшие облака, но с минуты на минуту она становилась слабее и уже. И вдруг мрак окружил корабль. Транспорт, державшийся в кильватере за «Упорным», заволокла серая пелена. Длинный, прямой и широкий след миноносца оборвался в нескольких метрах за кормой в мрачной и гладкой пропасти. Корабль полез вверх по волне и ринулся в пучину. Выставив голову с крыла мостика, Сенцов попытался разглядеть концевой «Умный», но тот уже совсем исчез из поля зрения.
Он решил для своих инспекторских наблюдений спуститься в «низы» и полез в отвесный шахтный колодец первого котельного.
В этот момент люди занимали боевые посты. Отделение Балыкина быстро поднимало пары в своем котле, и старшина объяснял новичку, еще не бывшему в шторме, как держать пар «на марке», чего бы это ни стоило. Он говорил: «Корабль будет плохо слушаться руля. Для удержания его на курсе придется основательно подрабатывать машинами». Гул от захлебывающихся воздуходувок, чавканье насосов заглушали голос Балыкина, но молодой матрос, видимо, понял старшину.
Сенцов пожелал озабоченному Балыкину успеха и выбрался наверх. По палубе он шел теперь не без труда.
Вода обрушилась на мостик и забурлила у ног вахтенных. Внезапный порыв ветра сбил сигнальщиков в кучу, притиснул Бекренева и Долганова к телеграфу, бросил Сенцова на рубку акустика. После долгой тишины вой и свист ворвались в уши вестниками атакующей стихии.
Теперь корабль заметно потерял скорость, и Колтаков едва удерживал его на курсе. Обернувшись к рулевому, Сенцов увидел незнакомое суровое лицо и вспомнил шутливое объяснение между Колтаковым и старухой тещей. «У нас, как в трамвае», — пояснял Колтаков. Сейчас, во всяком случае, «трамвай» сошел с рельсов. Рулевого то толкало к компасу, то отбрасывало назад на переборку, но руки его не сдавались килевой качке и уверенно лежали на рукоятках штурвала.
Второй порыв шквала с визгом приблизился из холодного сырого мрака. Мачта, беспрерывно очерчивавшая порывистые полукруги, завибрировала и застонала. Натянутые, как струны, фалы тонко загудели.
Сенцов поглядел за борт и окликнул Николая Ильича. Море было в белой кипени. Под ней излучался голубовато-зеленый свет. От этого потаенного света горизонт вдруг расширился, и на бугристой равнине воды появились на мгновение «Ангара» и «Умный». Затем корабли исчезли, черная туча пролилась дождем, и, казалось, во всей вселенной не осталось ничего, кроме мостика «Упорного». Мрак и яростный рев теперь прочно овладели морем на многие часы.
Сенцов отыскал себе удобное место за спиной Колтакова. Здесь он следил за трудной обороной против шторма. Волны перекатывались с грохотом, в пене от чудовищной ярости. Они трясли корабль и вжимали его в воду, когда у «Упорного» не хватало проворства быстро перелезть через гребень. Они подбрасывали корабли весом в три тысячи тонн, как шлюпку, и тогда «Упорный» — во всю свою стометровую с лишним длину — провисал над пропастью, удерживаясь лишь носом и кормой на гребнях двух гигантских валов. Создавалось ощущение, что корабль изгибается. Все крепления подвергались такому давлению, какого не предусмотрели строители, и казалось, сейчас корабль сломится пополам. Но в следующую секунду «Упорный» как бы упирался винтами в водную толщу, взбирался на волну и упрямо пробуравливал путь в шедшем навстречу водопаде.
После яростных ударов, после взлетов на гребень, после падений в пустоту вдруг наступал миг обманчивой тишины, и этот миг представлялся более опасным, чем самое неистовое движение. Постепенно Сенцовым овладела непреоборимая усталость. Несколько раз он смыкал глаза, и его сознание выключалось, хотя он продолжал покачиваться на отяжелевших ногах, цепляясь за стойку. Пробуждал то телефонный звонок над ухом, то особенно мощный накат волны. Он вздрагивал и, с трудом различая фигуры Долганова, Бекренева, Колтакова, всматривался в маленький мирок, живший, вопреки слепой ярости моря, по заведенному порядку. Движение по кораблю, который волны накрывали от носа до кормы, было трудным и опасным. Давно уже не сменялись вахты. Люди работали и отдыхали там, где их застал натиск бури. Видя все те же лица, в одних и тех же напряженных позах, Сенцов потерял ощущение времени.
Должно быть, под утро Сенцова окончательно вывел из дремоты настойчивый долгий звонок. Он снял трубку и выслушал радиограммы. В первой из них капитан «Ангары» сообщал, что у него вышло из строя рулевое управление. Вследствие аварии правой машины «Ангара» не может управляться и дрейфует на зюйд-ост. Во второй радиограмме Неделяев просил разрешения взять «Ангару» на буксир.
Сенцов обнял Николая Ильича, иначе не мог прижать свои губы к его уху и передать сообщение, требовавшее решения Долганова. Он ждал ответа, но Николай Ильич только кивнул головой и, притираясь к стене рубки, скрылся за ней. Он решил сам продиктовать радисту свои распоряжения.
В течение десяти дней, проведенных в Архангельске, Долганов наблюдал погрузку «Ангары». Теплоход принимал в свои трюмы продовольствие и оборудование для военно-морской базы. На нем были боеприпасы, топливо и запасные части для самолетов. Наконец, на «Ангаре» были люди, которые шли сменить зимовщиков.
— Берегите «Ангару» как зеницу ока, Долганов. Если немцы утопят транспорт, едва ли мы успеем в этом году собрать снова необходимое, чтобы упрочить положение, — сказал командующий флотилией.
Накануне ухода из Архангельска Долганов был у капитана транспорта. Этот человек не станет зря сеять тревогу. Ему очень туго, если так радирует… И еще припомнились доверчивые взгляды и приветствия сотен мужчин и женщин — пассажиров «Ангары»:
«Наш охранитель»…
«С гвардейцами спокойнее, чем у Христа за пазухой»…
«В базе устроим вашим экипажам праздник»…
С тягостным чувством Долганов припоминал сейчас десятки добрых слов, какими его напутствовали, когда он спускался в катер.
