скотиной и сказать, что я обо всем этом думаю — но слишком уж тиха и звездна оказалась тропическая ночь за порогом. В аэропорту было удушливо жарко, а здесь слабый ветерок от моря шевелил занавески и нес запах и звук прибоя. Я скинул ботинки и босиком по песку прошлепал к берегу. Волны мягко накатывались на пляж. Небо над головой раскинулось широко и щедро. Таких звезд не увидишь и в Асгарде — где ночные светила остры и холодны, как и полагается там, на Севере. Я сел на песок, обняв колени. Ступни мои лизал прибой.
Через некоторое время сзади послышались шаги. Для Нили шедший ступал слишком легко, почти бесшумно. Значит, Иамен решил ко мне присоединиться. Шурхнув песком, некромант присел рядом со мной. Рубашки на нем не было, и в темноте отчетливо белел залепивший плечо пластырь. Мы помолчали. Когда созвездия сдвинулись в небе на пядь, я обернулся к Иамену.
— Странно. Там, в горах, все еще властвует древний мир. А здесь и не верится, что такое бывает.
Иамен усмехнулся.
— Живущие в море, как правило, намного старше обитателей суши. Здесь их тоже хватает, но они не любят докучать людям.
Он поднес сложенные домиком ладони ко рту и вдруг засвистел и защелкал. Чем?то эти звуки напоминали драконью речь, но были на несколько октав выше. Море вздохнуло. Недалеко от берега черная гладь раздалась, и над ней показалась огромная головы с покатым лбом и заостренным рылом. Присмотревшись, я обнаружил, что на спине небывалых размеров дельфина сидит маленькая тень. Девочка лет пятнадцати. Тень бледно светилась. С волос девочки срывались фосфорические капли. Дельфин Кивнул некроманту и испустил длинную серию щелчков и потрескиваний. Иамен обернулся ко мне.
— Мать Дельфинов приветствует подгорного князя. Она желает удачи во всех его начинаниях и просит ее извинить — в заливе потерпело крушение рыбацкое судно, и ей следует поторопиться.
Дельфин глубоко вздохнул и ушел под воду. Еще некоторое время на поверхности светлело пятно — там, где в волнах скрылась макушка девочки.
— А кто это у нее?..
— Дельфины часто спасают тонущих моряков. А когда не успевают, порой поднимают человеческие души со дна, чтобы они не гнили там или не стали игрушками Рыбьего Царя. Эта девочка, похоже, не захотела расстаться со своей спасительницей, и они теперь путешествуют вместе.
— Сколько вам по?настоящему лет, Иамен?
— Чуть больше сотни. А что?
— Нет, просто… Вы многое знаете. Странно много для того, кто не прожил и пары веков.
Иамен хмыкнул.
— Было бы желание учиться, Ингве, а учителя найдутся всегда.
Я покачал головой.
— Не понимаю.
— Чего вы не понимаете?
— Вы ведь и в самом деле сын Эрлика?
— Ну да. А что, не похож?
— Не очень.
— А вы похожи на своего отца, Ингве?
Я поморщился, а затем неохотно ответил:
— Я похож на свою мать.
Иамен сгреб горсть песка и разжал пальцы. Песок просыпался с тихим шелестом.
— Что ж, возможно, ваша мать — достойный образец для подражания. А вот мне, Ингве, сильно повезло, что я не слишком похож ни на одного из своих родителей.
Он обернулся ко мне, и на секунду почудилось, что вместо глаз у него снова маленькие зеркала — но то было лишь отражением звездного света.
— Мою мать звали Медея. Нет, не колхидская Медея, но… Как вы яхту назовете, так она и поплывет — кажется, есть такая поговорка в России?
Последние слова он произнес на чистейшем, без малейшего акцента русском. Я не особенно удивился. На русском он и продолжал.
— Мать неохотно рассказывала о своей молодости, да, если честно, рассказам ее верить и не стоило. Когда я подрос достаточно, чтобы хоть что?нибудь понимать, она была уже совершенно не в себе. Потом я, конечно, кое?что выяснил. Мать моя была цыганка и пела в цыганском хоре в Петербурге. Там ее и заметил молодой военный, кавалерист, что ли — в общем, неважно. Заметил и полюбил. Даже по моим воспоминаниям мать была очень красива, такой цыганистой, яркой красотой — хотя, конечно, здорово смахивала на ведьму. В молодости она, должно быть, не одному вскружила голову. Но этот вот офицерик ей полюбился. Она ушла из хора, он вышел в отставку — сопровождаемый, естественно, проклятиями родителей. И они обвенчались. Прожили сколько?то лет вместе, родили детей. Нет, не меня, Ингве, еще не меня. А потом мать офицерику надоела. И вправду, он был еще молод и свеж, а она подсохла, сжалась — знаете ведь, как женщин сушат годы, особенно южных женщин? Ну вот. Бывший офицерик, а ныне чиновник канцелярии начал гулять — сначала по горничным и актеркам, дальше — больше. Мать — цыганка ведь, понимаете — стерпеть этого не могла. Каждый день скандалы. Кончилось тем, что мать потребовала развода. А он расхохотался ей в лицо: дура, мол, неужели ты решила, что мы и вправду обвенчаны? Да ведь венчал нас поп?расстрига, и сама ты мне не жена, и пащенки твои — незаконные. И выгнал мать со двора в одном пальтишке, в петербургскую?то метель. Детей, правда, оставил пока. Хотя, как потом оказалось, лучше бы не оставлял. Тогда, блуждая по питерским вьюжным улицам и мало что от злости и горя видя, мать, думаю, и тронулась рассудком. На следующую ночь стащила она где?то хлебный нож и пробралась в дом мужа. Зарезала его, его любовницу, ну и детей своих заодно, чтобы, видимо, совсем уже соответствовать легенде. И сидела там над ними, воя, пока ее не обнаружили и не повязали. И сослали Медею в Сибирь. Примерно тогда ей, видимо, и пришла на ум блестящая идея обзавестись ребенком?мстителем. Цыгане неплохо разбираются в ворожбе, а на поселении она наверняка встретилась и с местными шаманами… Короче, совершила бедная безумица обряд инвокации, и родился я. Мать моя свято была убеждена в том, что породила эдакого Антихриста, и каждому, кто соглашался выслушать, об этом сообщала. Вскоре даже туповатые местные чины сообразили, что на каторге ей не место, а место в приюте для скорбных духом. Туда и отправили. А меня забрали родители ее мужа. Я родился недоношенным, и у стариков были все основания считать, что я последнее, оставшееся им от сына. Они меня и вырастили. Впрочем, Медея пару раз из желтого дома сбегала и меня, так сказать, навещала. Скажу вам честно, Ингве — неприятно, когда тебя боится собственная мать. Даже если она очень больная и совершенно безумная женщина. Впрочем, вы же ее видели…
Я вспомнил длинноволосую Тень?танцовщицу. Вспомнил и вздрогнул.
Море бормотало у наших ног, повторяло свою бесконечную колыбельную. Спи, усни на темном прохладном дне, в соленой и горькой волне.
— А отца своего… Эрлика… вы хоть раз видели?
Иамен снова улыбнулся.
— Хотите на него посмотреть?
Я вздрогнул.
— Да нет, не особо.
— Ингве, надеюсь, вы не считаете, что я намерен сейчас заняться вызыванием духов бездны? Я имею в виду портрет.
На портрет мне тоже смотреть хотелось не особо, но я кивнул. Иамен порылся в кармане штанов — карманов на его хаки было несчитано — и извлек свернутый вчетверо лист журнального формата. Я щелкнул зажигалкой. Это и вправду оказалась страница из журнала или каталога какой?то выставки.
— Творение Жана Поля Де Ре. Он, хотя и постконцептуалист, а суть уловил верно.
С листа пялилась страшная харя. Поражала она, во?первых, размерами: гуляющие по залу любители постконцептуализма, почему?то все как один зажимавшие носы платочками, казались по сравнению с кошмарным ликом пигмеями. Во?вторых, это было что?то вроде негатива: с черно?бурой рожи таращились выпуклые белесые моргала. Глаза эти были сделаны то ли из воздушных шаров (но странная резина пошла
