лица до неузнаваемости. Белая, светящаяся в полумраке кожа обтягивала лысый череп и резко выступающие скулы. Запавшие глаза. Заострившийся подбородок с маленькой складкой. Ниточка слюны… Я достал из кармана одноразовый шприц — сувенир моих недавних развлечений — и, набрав из бутылки чуть больше половины шприца, ввел жидкость в капельницу. Уселся на стул у кровати и стал ждать.
Ждать пришлось совсем недолго. Стало глубже дыхание спящей. На щеках появилась краска. Медленно налились жизнью сухие губы, и лоб перестал напоминать лоб мертвеца. Расправились морщины на веках. Поползли по подушке отрастающие темные волосы. Не прошло и минуты, как вместо угасающей старухи в кровати лежала красивая женщина лет тридцати. Действительно красивая — что правым глазом на нее смотри, что левым. Левым я заметил в груди ее маленький клубочек сияния. Я не стал вглядываться — почудилось в этом что?то непристойное. Тихо поднялся и пошел прочь из палаты.
Хоспис был маленьким — скудная местная благотворительность. Всего двадцать четыре палаты. В эту ночь я обошел их все, и всюду повторялось одно и то же. Шприц протыкает мешок капельницы. Несколько минут — и безнадежно больной превращается в столь же безнадежно здорового, хотя и крепко спящего. То ли среди пациентов и вправду не было стариков, то ли вода заодно и омолаживала — никто из спасенных мной не выглядел старше тридцати пяти.
«Живите долго», — бормотал я и брел в следующую палату. С полной уверенностью, что так оно и будет.
Лишь за одной из дверей горел свет. Обитательница комнаты не спала. Пыталась читать книжку — но книжка все выскальзывала и выскальзывала из слабых пальцев, голова женщины — или девушки, или девочки — запрокидывалась. Я неслышно приоткрыл дверь и просочился внутрь. Книжка снова упала, разбудив больную. Она широко раскрыла глаза. И увидела меня.
Нет, не полукровка. Не квартеронка, даже восьмой части бессмертной крови в ней не нашлось бы — иначе страшная болезнь не сумела бы к ней подобраться. В лучшем случае одна шестнадцатая. Или одна тридцать вторая. Мало, очень мало, слишком мало, чтобы спасти ее — но вполне достаточно, чтобы разглядеть меня сквозь вуаль. Женщина широко открыла глаза и прижалась к спинке кровати. Ах, ну да. Расхристанный, полупьяный, с уродливым шрамом и дебильной бутылкой — хорошо я, наверное, смотрелся в ночном доме скорби. Главное, уместно.
Женщина пошевелила губами. Ну все, сейчас на помощь позовет, подумал я — и придется мне убираться. Нет. Она смотрела на бутылку в моей руке.
— Это у вас вода?
Я кивнул.
Она покосилась на прикроватную тумбочку, где стоял пустой пластиковый стакан.
— Налейте мне, пожалуйста.
Я без слова подчинился. Подержал стакан у ее губ, пока она, жадно, обливаясь, пила. Утер мокрый подбородок больной висящим на спинке кровати полотенцем.
Женщина облегченно вздохнула.
— Как?то мне странно…
Да нет, какая там женщина — девушка лет семнадцати. Я смотрел, как быстро — намного быстрее, чем в предыдущих палатах — на голове ее распускается цветок густых светлых волос. Ванья. В девушке была кровь ванов.
— У вас кто?то здесь?
Я кивнул.
— Кто? Я, кажется, всех по именам знаю…
Она уже засыпала, и поэтому я ответил:
— Ее зовут Тенгши.
— Странно, не помню такой. Она ваша девушка?
Ресницы светловолосой затрепетали, опускаясь.
— Да.
— Пусть выздоравливает…
Юная ванья спала. Я сел на стул у ее кровати, закрыл лицо руками и долго сидел так, в молчании. Жаль, что пустыня высушила все мои слезы — а то бы, наверное, заплакал.
Рассвет я встретил на Воробьевых Горах. Как я туда успел дотащиться от Арбата самой короткой ночью в году — не помню совершенно. Миновав зиккурат Университета и пустой бассейн, я вышел на смотровую площадку. В лицо мне пахнуло открывшимся простором. Первые солнечные лучи позолотили маленькие отсюда купола Храма. Река заиграла. Белый кораблик у пристани казался щепкой в половодьи. Здания белые и кирпично?красные, высотки и круглые — то ли стадионы, то ли дворцы — рассыпались среди кленов, лип, акаций, платанов и вечных ясеней, которые белокаменную, несомненно, красили. Застроено все, насколько видит глаз и дальше. Огромный густо заселенный блин, стойбище так и не покинувшей эти места Орды — недаром то тут, то там сверкнет своенравное золото. С горизонта тянулись тучи. В воздухе впервые за многие дни потянуло свежестью. Неужели собирается дождь?
Я оперся об ограждение и сделал большой глоток из бутылки. Ожидал, как хлынет по венам жидкий огонь, живой концентрат бытия — но ничего такого не случилось. Лишь расслабилось наконец?то левое веко. Я поднял руку к лицу. Шрам исчез, как не бывало. Неожиданно испугавшись, я запустил ладонь под рубашку — однако рубец над четвертым и пятым ребром никуда не делся. Да мне и не хотелось.
Сзади раздались веселые голоса. Я обернулся. Парни и девушки, совсем молодые, в праздничных — парни костюмах, девочки — платьях. С цветами. С бутылками и неизменными пластиковыми стаканчиками. Выпускники, вчерашние школяры. Отгуляли свой выпускной и тоже вышли встречать рассвет. Бессонная ночь оставила под глазами некоторых синеватые круги — но компашка, несмотря на усталость, ржала во весь голос. Молодые, полупьяные…
Один из подростков, долговязый, в пиджаке и рубашке нараспашку со съехавшим набок галстуком, подвалил ко мне.
— Братан, это у тебя в бутылке вода?
— Да уж не вино.
— Глотнуть дай? С шампуня дикая сушка.
Я протянул бутылку парнишке. Воды оставалось больше двух третей, авось, все не вылакает. Он сделал несколько глотков и вернул бутылку мне. Встал рядом, облокотился о баллюстраду.
— Красиво, да?
Он смотрел не на город внизу. Смотрел на серый колосс ГЗ МГУ, порозовевший сейчас от солнца.
— Грубо. Но да, красиво.
— Ты здесь учишься?
Я ухмыльнулся. Похоже, вода не только шрам мой убрала, а и скинула лет четыреста, набежавшие за последние полгода.
— Учился. Не здесь, правда. На Моховой.
Что самое смешное, я даже не соврал.
— У вас там, говорят, горело? — напряг память паренек.
— И неоднократно.
— А я сюда поступать буду. На геологический. Завтра документы подам. У меня батяня геолог. Из тайги такие камешки привозил…
Дальше я уже не слушал. Просто смотрел на его оживившееся — то ли от решительно взявшегося за дело утра, то ли от моей водицы — лицо. Вряд ли парнишка нуждался в лечении, так что вода в лучшем случае прибавила ему жизни. Лет десять. Или пятьдесят. Мне было не жалко, а ему, я думаю, не интересно. Ему и так казалось, что у него впереди вечность.
Он поболтал еще немного и присоединился к своим друзьям, таким же сиюминутным для меня. Был — и быть перестал. И таким же вечным, как это вновь и вновь пробивающееся сквозь тучи утро. Они посмеялись еще и пошли себе дальше: узкие пиджачные спины, короткие платьица, уже начавшие увядать букеты. Я смотрел им вслед и завидовал дикой, нечеловеческой завистью. Да, у них впереди была вечность. У меня — меньше одного дня.
Именно здесь, на этих высотах, обернувшись к серебряной ленте реки — некстати напомнившей мне
