— Мы говорили о том, что Фагерё — это только на время. Всего лишь маленькая станция, где ненадолго остановился поезд моей карьеры. Я должен был, как только представится возможность, искать новое место, чтобы ты перестала ездить на работу на пароме… Мы должны были, наконец, завести детей… Но я задержался здесь. На тринадцать лет.
Новая пауза. Скрип половиц усилил тишину.
— Ты знаешь, что я никогда ни в чем не упрекал тебя, Элисабет. Я понимаю тебя. Может быть, на твоем месте я поступил бы так же… Но мне очень горько от того, что я так и не смог объяснить тебе, Элисабет, что для меня значила эта встреча с архипелагом. Здесь ярче цвета, и скалы суровой, и осенние бури сильней… И море, бесконечное море, все время в движении, постоянно меняющееся… — Он снова умолкает, вздыхает. — Не пассивность заставила меня остаться здесь, как ты однажды сказала. Я лишь хочу, чтобы ты поняла это, милая Элисабет…
Больше мы ничего не услышим, дальнейших объяснений придется подождать. Шаги Риггерта фон Хаартмана приближаются к окну. Мы приседаем на корточки у стены — читатель, ни звука! — и видим, как его рука с перстнем на мизинце тянется к крючку. И еще кое-что мы успеваем разобрать, прежде чем окно закрывается.
— На часах почти шесть, — бормочет он. — Гита, наверное, уже сидит в самолете, летит на юг…
И еще одно окно на Фагерё закрывается.
Несмотря на то что танцы в Тунхамне отменили, площадка у гавани не пустовала: после шести там собрались подростки, оседлавшие мопеды и наперегонки бороздившие гравий, а у паромного причала шатался Аксмар, словно неопытный плотовщик, балансирующий на скользких бревнах. На «Финнсэйлере-40» и других судах у гостевого причала шумели вечеринки, но гости оставались в салонах, из окон которых лился масляно-желтый свет, а из открытого люка большого «Нимбуса» доносилась застольная песня: «Пей до дна! Хоп-фалераллан-лей! Пей до дна! Хоп-фалераллан-лей! Пей до дна, потом еще налей!»
Пришвартованные катера островитян покачивались у своих причалов, ветер трепал флаг, который Фриде утром поднял на флагшток перед красным павильоном со спасательным кругом под окошком; сизые и серебристые чайки парили на неподвижных крыльях. Один угол завесы из строительной пленки оторвался и тревожно трепетал на ветру. Моторы мопедов пронзительно трещали.
Дневной свет был сер и влажен. Ветер нес с моря соленую сырость.
Юдит приехала на мопеде, девочка ее сидела в прицепе, скрестив ноги и подставив ветру серьезное, светлое лицо. В праздничные и выходные дни Юдит подрабатывала в Сульгорде, местном доме престарелых, и сейчас возвращалась домой, завершив рабочий день. Девочка ездила с ней — теперь Юдит не решалась выпускать ее из виду.
Мопед остановился у лодочного сарая Готфрида, девочка спрыгнула на землю. Они сели бы в катер и отправились на Аспшер без промедления, если бы девочка не указала на прикол парома: «Гляди!»
Что только не вытворял Аксмар, испытывая терпение ангелов-хранителей, ниспосланных ему и прочим пьяницам на этой земле!
— Надо ему помочь, пока в море не свалился! — воскликнула девочка.
— Ох, батюшки! — Юдит быстро зашагала к причалу парома и, проходя мимо стаи на мопедах, прошипела: — Не видите, что ли, Аксмар чуть не утонул, слепота куриная!
Аксмар покачнулся на самом краю причала, однако чудом сохранил равновесие. Юдит побежала к нему. Аксмар занес ногу над водой — казалось, ангел-хранитель потерял надежду… Но не Юдит! В то самое мгновение, когда Аксмар стал падать, будто половина разводного моста, она бросилась вперед, вцепилась в его майку и, дернув что есть сил, вернула на место.
Аксмар пошатнулся, затем нашел опору и уставился на Юдит, кося слезящимися глазами.
— Т-ты… ж-жачем это? — непонимающе пробормотал он заплетающимся языком.
— Да ты ж чуть не утоп! — рявкнула Юдит, резко оттолкнув его от края причала. — Иди проспись! Где Фриде?
— Выкинули меня из… бара… Ш-шволочи.
— Есть у тебя мобильный Фриде? Чтоб он тебя забрал? — спросила Юдит.
Девочка подошла к ним, глядя на Аксмара голубыми глазами, и осторожно погладила его рукав. Он даже не заметил.
— Ч-чертов Коробейник! — икнул Аксмар.
Наконец на импровизированную сцену Тунхамна с шумом и шатанием вышли ранее замеченные юные любители пива с Большой земли.
— Стоять! — подняв руку, крикнул тот, что шел во главе. — Пасть захлопнуть!
Кучка юнцов остановилась посреди площадки у пристани, покачиваясь, как тростник, овеваемый летним ветерком. Стало довольно тихо.
Вожак — если он был таковым — казался старше остальных, и поступь его была заметно тверже, и лицо не такое красное. Он оглядел площадку, наморщил лоб, почесал подбородок, скривил рот, затем подошел к Юдит, девочке и Аксмару.
— Извините, но где все люди? — вежливо поинтересовался он, коснувшись пальцем козырька черной фуражки.
— Ну, мы здесь, — ответила Юдит.
— Простите, я имею в виду, что здесь обычно празднуют солнцестояние. Мы думали, что здесь уже собрались люди.
Девочка стала тихонько напевать, не отпуская рукав Аксмара и наполовину отвернувшись от компании юношей. Тот, что заговорил с Юдит, не сводил с нее вопрошающего взгляда.
— Праздник отменили, — отрезала Юдит.
Аксмар поднял указательный палец, словно требуя слова, и пробормотал:
— Мальчики, мальчики, шкажал Бельман швиньям… Акшмар не пьяный, не-е…
Подростки с Фагерё подъехали ближе, но не слишком близко; они стояли неровным полукругом, не слезая с пыхтящих мопедов и держа руку на ручке газа, а ногу на рычажке передач, на всякий случай. Навострив уши, они обменивались взволнованными взглядами.
Вожак юнцов с Большой земли был рослым и широкоплечим, под расстегнутой черной курткой виднелась чистая белая футболка, обтягивающая мускулистый торс. Он выглядел почти трезвым, говорил четко и ясно.
— Вот как, праздник отменили? — переспросил он. — Почему это?
— Ну, вы слышали небось про трупы, которые сюда принесло… Негоже плясать, когда такое дело, — ответила Юдит.
— Мы приехали сюда, чтобы отметить день солнцестояния, — произнес вожак. — Мы прибыли сюда, чтобы праздновать день солнцестояния по-нашему, как северяне, как наши арийские предки праздновали испокон веков. А эти мертвые чужаки нам помешали. Незнакомцы, которым здесь не место, вторглись сюда! Они могли лежать в своей земле! Почему мы должны терпеть? Они испортили нам праздник. Правда, парни?
— Да-а, да-а! — отозвались голоса за его спиной. — Долой чужаков! Соблюдайте чистоту, ха-ха!
Прыщавый юнец, лет пятнадцати или шестнадцати, не более, стоял, согнувшись в три погибели: его тошнило и брызги коричневой рвоты летели на высокие шнурованные ботинки.
Юдит сказала девочке:
— Надо бы Аксмара домой отправить. Позвоню Ленни — может, такси пришлет, если не побоится Аксмара в машину сажать.
— Не поеду домой! — запротестовал Аксмар. — Я этого Коробейника найду и по морде дам!
— Ну уж нет, — терпеливо возразила Юдит.
— М-меня выгнали из бара, — крикнул Аксмар с новой вспышкой пьяной злобы. — Коробейник! Чертов иностранец!
Аксмар выплевывает это слово — «иностранец», — и юнцы слышат его, и оно ненавистно им; они полдня накачивались пивом и злобой, поддразнивая друг друга, как стая молодых сорок, и эта злоба жжет
