конец Абрахамсон.
Ко-Дэ Матсон выходит из разделочного цеха. Дождь все еще льет. Он в последний раз запирает дверь, медленно идет к берегу, смотрит на залив Мёрёвикен: серая вода ощерилась мелкими волнами и глухо ворчит.
Он смотрит на сети рыбофермы, до которых можно добраться по плавучим мосткам. На стальных опорах у берега стоят белые цистерны для рыбьего корма. Ко-Дэ выходит на мостки, они качаются, доски скользят под ногами. Волны бьются о понтонные бочки, брызжа пеной на сапоги.
Ко-Дэ думает о том, что обсуждалось на заседании правления, что говорил Абрахамсон, думает о своих словах. Думает о том, что он сделал и чего не сделал.
И на этот раз он не может освободить себя от ответственности.
«Как только банкротство и развод будут обнародованы, я оставлю пост председателя муниципального правления, — думает он. — Наверное, мое место займет Абрахамсон. Абрахамсон, которого я когда-то считал своим другом, но не теперь».
Ко-Дэ Матсон стоит на дальнем конце скользких плавучих мостков и смотрит на серые мрачные воды, и дождь льет, и лицо мокрое, и с одежды стекает вода.
IX
ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ НА ФАГЕРЁ
Наступила осень: ветер гонит сердитые пенные волны к пристани Тунхамна, рвет редеющие кроны берез. Мертвые желтые листья пляшут на паромном причале, выброшенный кем-то бумажный пакет кружится в воздухе, шнур флагштока хлещет по трубе: так-так-так. Небо — сплошные перекаты рваных, серых туч. Стая турпанов проносится над заливом Норфьерден, они летят на юг, выстроившись одной линией, ветер в спину, исчезают из виду за Грохаруклэппеном.
Теперь паром «Архипелаг» переправляет через залив только местных жителей, знакомых — и нас, автора и читателя.
В кафетерии парома мы встречаем Гиту Сааринен. Она взяла творческий отпуск и работает с недавно образованной правозащитной организацией, которая документирует исчезновения людей на родине и за рубежом, а также старается призвать к ответу виновных. В начале недели она вернулась из очередной поездки на юг, где с помощью местных активистов-правозащитников исследовала ряд необъяснимых исчезновений людей, произошедших за последние годы. Осень она посвятит подготовке большого доклада на основании обнаруженных фактов.
Больше мы ничего не успели узнать: «Архипелаг» причалил в Тунхамне, Гита поспешила к своей машине.
Она едет в Стурбю, к старому полицмейстерскому дому. Теперь ее маленький белый «нисан-микра» проводит почти каждые выходные рядом с домом Риггерта фон Хаартмана в компании полноприводного «вольво».
Мы продолжаем прогулку по Фагерё — маленькому счастливому острову в море, жить на котором — все равно что выиграть в лотерею.
По крайней мере, так думают жители Фагерё.
Девочка, которая у Юдит, бесследно пропавшая, все еще не нашлась, и особой надежды когда- нибудь узнать, что с ней случилось, нет.
Юдит пришлось нелегко. Она горевала.
Под конец лета она стала захаживать в «Америкэн бар». Нет, она не искала утешения в выпивке. Она приходила рано, едва Коробейник успевал открыть заведение. В пустом зале она бросала монетки в джук- бокс и слушала пластинки с хитами шестидесятых. Коробейник угощал ее чашкой кофе. Больше она ничего не хотела и никогда особо не задерживалась. Во время последнего визита она слушала «Girl, You’ll be a Woman soon».
Юдит проиграла пластинку раз, другой, третий. Затем поднялась из-за столика рядом с джук-боксом, кивнула Коробейнику, стоявшему за стойкой бара, и вышла.
О чем она думала, никто не знает.
В четвертое воскресенье августа, солнечным, но довольно прохладным днем с перистыми облаками, размазанными по бледно-голубому небу, пастор Лёкстрём вновь стоял за кафедрой церкви Фагерё — впервые после злополучной проповеди незадолго до дня летнего солнцестояния.
Богослужение было торжественнее обычного, церковь заполнена до отказа: службу отправлял сам епископ, посетивший приход Фагерё, он же читал проповедь, начав ее со слов апостола Павла: «Подвизайся добрым подвигом веры, держись вечной жизни, к которой ты и призван» (1 Тим. 6:12).
Пастора Лёкстрёма не было видно в церкви, пока не пропели псалом, под который принято обходить паству с кружкой для сбора подаяний. Только тогда он вышел из сакристии и отправился к кафедре.
Его появление удивило всех: по имевшимся данным, он все еще пребывал в отпуске по болезни. Лёкстрём был очень бледен; сидевшим в первых рядах показалось, что в глазах его блестели слезы.
Из тесной клетушки кафедры Лёкстрём видел лоскуток синего моря, вотивный кораблик, подвешенный к сводам церкви, сами своды, выкрашенные белой известью, и орган. Он видел лица сидящих на церковных лавках, обращенные к нему в удивлении.
В первом ряду, опустив голову, сидела его жена.
Он потер глаза, крепче ухватился за перила, сглотнул. Глотка пересохла, казалась шершавой, как мешковина.
— Дорогие друзья… — Ему пришлось повторить первые слова: — Дорогие друзья… Я должен сделать признание.
Это решение далось ему непросто. Ночь за ночью он бессонно бродил по пасторской усадьбе, пытаясь молиться, с отчаянными криками обращаясь к Богу; он выплакал все слезы. Епископ прервал отпуск, чтобы побеседовать с ним.
Не помогли ни размышления, ни молитвы, на слова епископа.
— Перед епископом, настоятелем собора, прочими членами соборного капитула и всеми вами я хочу сказать… — начал пастор Лёкстрём. — Когда смерть пришла на наш остров, я предал вас. Я…
Голос снова подвел, пришлось несколько раз сглотнуть.
— Перед вами признаю… Меня испугали эти мертвые незнакомцы, которых море вынесло на наш берег. Я отверг этих людей. В великом страхе я не нашел в себе того милосердия, которого они были
