была проблема. Прошло шесть дней с того момента, как «Скорпион» послала последнее сообщение на берег, а работники лаборатории обязаны очищать и выбрасывать записи после двух или трех дней. Любые закорючки, которые могли бы зарегистрировать заключительную фазу трагедии на борту «Скорпион», скорее всего ушли в макулатуру.
Но Крейвен знал, что люди редко делают в мелочах то, что им положено. Он подумал, что прежде всего нужно обратиться в административно-хозяйственное подразделение. Через пару часов раздался ответный звонок Гамильтона. Крейвен оказался прав. По всей лаборатории валялись кипы бумаги, и среди них – двухнедельные акустические записи, зафиксировавшие восемь отдельных взрывов в океане или сильных волнений за те шесть дней, когда не было контакта со «Скорпион». Но сильные волнения могли быть вызваны практически чем угодно, включая взрывы во время нелегальных разведок нефти. Это довольно обычные взрывы, звучащие по всей Атлантике. Они могли прийти откуда угодно, с любого направления.
Имея только один набор записей, нельзя было установить географические координаты любого из этих взрывов. Для определения координат Крейвену необходимо было провести триангуляцию трех отдельных записей от трех гидрофонных групп, расположенных в разных точках. Поскольку у него не было данных о приходе звуков из определенных мест, Крейвен стал работать в обратном порядке, нанося места нахождения «Скорпион», исходя из известного маршрута и скорости хода в соответствии со временем взрывов. У него получилось 8 мест в середине океана, где, как он полагал, подлодка могла находиться в момент каждого взрыва. Батиметрические карты показывали, что все 8 точек находились там, где глубина была более 600 метров, то есть больше, чем предельная глубина для лодок данного типа.
Получив данные Крейвена, ВМС послали самолеты ко всем 8 точкам. Самолеты искали плавающие обломки или масляные пятна. Ничего не нашли. Отсутствие обломков не могло служить убедительным доказательством отсутствия лодки, если принять во внимание, что глубина в тех местах была очень большой. Крейвену нужно было получить дополнительные данные для продолжения исследований. Продолжились поиски новых акустических свидетельств.
Независимо от усилий Крейвена, Уилтон Харди, главный ученый элитной акустической команды в лаборатории акустических исследований, основной военно-морской испытательной площадки в Вашингтоне, пришел к новой разгадке. Он знал, что ВВС держат два гидрофона неподалеку от Ньюфаундленда для отслеживания подводных возмущений, вызванных советскими ядерными испытаниями. Один был установлен в районе полуострова Ардженсия, другой – в 200 милях от него.
На всякий случай Харди послал туда запрос на записи, зная, что едва ли там есть необходимые данные. Оба гидрофона ВВС находились столь же далеко от Азорских островов и последнего известного места нахождения «Скорпиона», как и другие слушающие устройства в Северной Атлантике. Кроме того, между этими гидрофонами и маршрутом «Скорпиона» пролегала крупнейшая в мире горная цепь – подводный Срединно-Атлантический хребет. Высота хребта была такова, что большинство звуковых сигналов, поступающих со стороны Азорских островов, блокировалось.
Действительно, на первый взгляд, записи гидрофонов ВВС показались бесполезными. Там не было ни одного пика, похожего на зарегистрированные лабораторией на Канарских островах. Но Харди показалось, что если повнимательнее присмотреться и даже немного прищуриться, то он, возможно, что-то и увидит. Он наложил записи лаборатории на Канарских островах поверх записей гидрофонов в Ардженсии.
Они почти полностью совпадали с местным шумом и небольшими выбросами, что, по всей вероятности, соответствовало более ярко выраженным пикам, записанным лабораторией Гамильтона. Харди позвонил Крейвену, который теперь координировал все акустические поиски. Крейвен решил убедиться, что записи гидрофона в Ардженсии не были случайным совпадением или плодом воображения.
Если выбросы, записанные в Ардженсии, были ничего не значащими, то нанесенные на карту они будут, по-видимому, находиться в сотнях или тысячах миль от относительно тонкой линии океана, которая могла бы быть маршрутом «Скорпион». Но если новые данные точно совпадут хотя бы с одной из полученных на Канарских островах точек на маршруте лодки, то акустические совпадения будут иметь совсем иное значение.
Харди первый обнаружил такое совпадение. Прямо на маршруте подлодки «Скорпион» произошел взрыв, достаточно сильный и притом не один, чтобы разрушить стальной корпус и отправить залитую водой субмарину на дно океана. Можно было безошибочно определить причину взрывов. Крейвен и Харди считали, что это должны быть взрывы, направленные внутрь, крики агонии сплющивающейся подлодки, когда отсек за отсеком разрушаются силой, эквивалентной взрыву более 200 кг тротила.
Люди в подводной лодке разве что чудом могли пережить первый взрыв. Они могли быть живы и до того момента, когда водонепроницаемые переборки начали с вибрацией прогибаться внутрь. Но на этом для них все заканчивалось. Да и навряд ли кто-то смог бы остаться в живых после первого взрыва. Этот взрыв послал носовую и кормовую секции к центру лодки, подобно тому, как складывается модель из папье-маше, если по ней достаточно сильно ударить одновременно спереди и сзади. Огонь и удар убили всех в течение долей секунды. Все были уже мертвы как раз к тому моменту, когда давление океана продолжало продавливать «Скорпион». Второй взрыв, направленный внутрь, последовал через 4 секунды после первого, затем еще через 5 секунд, затем через две секунды, затем через три, затем еще, еще и еще. Через 3 минуты и 10 секунд все было кончено. Прошли три минуты и десять секунд разрушения, и океан неожиданно успокоился.
Записанный через 18 часов после того, как «Скорпион» послала сообщение о том, что направляется домой, взрыв означал, что лодке удалось пройти менее 400 миль в направлении Норфолка.
Прошло четыре дня после того, когда объявили о пропаже подлодки «Скорпион». Крейвен позвонил начальнику военно-морских операций и сказал ему, что «Скорпион», очевидно, потеряна навсегда. Адмирал Мурер не был готов услышать это. Он не собирался объявлять семьям экипажа лодки и стране о том, что нет надежды на спасение людей лишь на основании группы мелких, почти неразличимых всплесков на бумаге. Тот факт, что эти всплески произошли в точке на маршруте лодки «Скорпион» и в тот момент, когда она по расчетам должна была там находиться, был достаточным только для того, чтобы объявить это место «зоной особого внимания». Стали ждать, пока самолеты, корабли и подлодки добудут новую информацию.
Контр-адмирал Бешани, командующий подводными силами, стал направлять все запросы прессы Крейвену. Но у ученого был строгий приказ – в ответах избегать слова «погибла» или даже намеков на тяжелый исход. Прошло еще шесть дней, прежде чем Бешани и Мурер вынуждены были признать, что Крейвен и Харди оказались правы. Пятого июня Мурер объявил, что подлодка «Скорпион» «предполагается погибшей». Через несколько часов министр военно-морских сил официально объявил о смерти командира подводной лодки «Скорпион» капитан-лейтенанта Слаттери и 98 членов экипажа.
Но «Скорпион» так и не была найдена. Не изучив останки подлодки, ВМС никогда не узнали бы, что же на самом деле случилось. Без этого понимания все остальные атомные лодки будут плавать под постоянной угрозой того, что какой-то фатальный дефект остается незамеченным и может привести к очередной катастрофе. Без подтверждения того, что члены экипажа погибли, их семьи будут не в состоянии, вопреки логике и всей имеющейся информации, отделаться от мыслей, что их родные, возможно, попали в плен и находятся где-нибудь в советской тюрьме.
