скалы, темневших в ночи чаек, а наяву — ничего. В конце концов, он пробудился всего на минуту. «Жизнь — сон», — развёл он руками.
С тех пор его выражение прицепилось к миру, как репейник.
ЧТО НА РОДУ НАПИСАНО
Он бежал и бежал. Дзинзарий среди дзинзариев. А кругом — нихтонги! За каждым деревом. Надо дорого продать жизнь! Пока руки сжимают топор, надо их убивать! Ещё в детстве он клялся в ненависти к ним. Как отец. И дед. Один лес помнит, с чего началась война. Но её не остановить! Отец погиб на ней. И дед. Но почему он должен умереть? Потому что родился дзинзарием? Лучше об этом не думать. Только лесные духи знают, как всё устроено. А он всего лишь человек. Листик в лесу. Упал — и нет! И всё же, он так молод! И ещё ничего не видел! А надо умирать! За что? За что? «За что-о-о?» — подхватило крик эхо.
И он проснулся. Нихтонгом. В лесу, полном дзинзариев.
И крепче сжал топор.
РЕВОЛЮЦИЯ В АМЕРИКЕ
Венедикт Головня не находил себе места: жена задерживалась с работы, а мобильный отключила. «У неё кто-то есть, — вышагивал он из угла в угол, — определённо есть». Темнело, он то и дело поглядывал в окно, под которым, хлопая дверью, входили в подъезд припозднившиеся прохожие.
Венедикт включил телевизор.
«Тысячи американцев вышли на улицы, — трещал диктор. — Они требуют отставки президента и смены конституционного строя».
Приглушив звук, Венедикт уставился на покрывавшую телевизор пыль. Он вспомнил, как выследил жену у любовника, и как дома она всё отрицала. Сучка! Чёртова сучка! И чего не хватает? Зарплата у мужа приличная, через месяц — повышение. У него прихватило живот. Вымыв руки, он оттянул на щеках кожу и долго смотрел в зеркало. А в комнате переключил канал.
«Американцы устали от капитализма: львиная доля национальных богатств у горстки заправил…»
Если бы был ребёнок… И какого чёрта сразу не завели? Думал, молодая, пусть жизнь посмотрит. Насмотрелась! Тряпки, мужики, а рожать — тебе надо, сам и рожай!
«Ясно, что американские события изменят мир. Но как? На этот вопрос ответит ближайшее будущее, оставайтесь с нами…»
Венедикт утопил кнопку. Сварив кофе, сделал бутерброд и, зацепив ногой табурет, уселся по-турецки. А может, на работе начальству кости перемывает? Или корпоративная вечеринка — пятница же? Но нет! У сучки одно на уме!
Он включил радио, поискал музыку.
«Колонны протестующих стекаются к Белому дому, правительство не контролирует ситуацию…»
Венедикт отшвырнул приёмник и, обхватив голову, разрыдался.
У подъезда качался фонарь. «Марксистко-троцкистская идеология, давно пустившая корни в университетах, выплеснулась на площади», — слушал он, барабаня по стеклу пальцами. Только появись, сучка, только появись! Вспыхнули бесчисленные обиды, вспомнилось, как, отказываясь от его фамилии, рассмеялась: «Не хочу быть головнёй!» «Будешь разводкой!» — чуть не закричал Венедикт, бросившись собирать вещи, но, вытащив из шкафа платье, окаменел. К горлу подступил ком, навернулись слёзы. Чёрт с тобой! Найду, где переночевать, но и ты у меня попляшешь! Кинув платье на постель, он перебирал слова, которые бросит с порога, и холодно улыбался, представляя, как оставит жену в одиночестве созерцать пейзаж после битвы.
В двери повернулся ключ. От жены пахло вином, глаза блестели.
— Могла бы и позвонить.
Он не узнал своего голоса.
— Да аккумулятор разрядился. А ты уже поужинал? Без меня?
Венедикт побагровел.
— Не верю! Ни одному слову!
— Так я же ничего не рассказала.
Она бесстыдно ухмыльнулась.
— Так давай же, рассказывай! Где была?
— Это что, допрос?
— А ты опять будешь изворачиваться? Шлюха!
Жена опустилась на постель. Щелкнув пультом, уткнулась в экран.
«Социалистические преобразования неизбежны — Америка слишком глубоко увязла в коррупции, увлекая за собой остальной мир…»
— Я подаю на развод.
«Двухпартийная система — это двухсотлетний фарс, которому пора положить конец…»
— До суда поживёшь у матери.
«Американцы заслуживают свободы не меньше других народов…»
— Ты меня слышишь?
«Состоится экстренное заседание сената…»
— Будешь играть в молчанку?
Не отрываясь от экрана, она процедила:
— Кто тебе дал право так со мной разговаривать?
— Мои нервы!
— Нечего было попусту их тратить, надо было выслушать.
— Слушаю!
— Нет уж, развод так развод!
На Венедикта надели смирительную рубаху.
— И всё же, объясни.
«…американцы повсюду насаждали демократические принципы, чтобы теперь самим от них отказаться…»
— Разве трудно было одолжить телефон?
Она облизнула губы.
— Хотела, да Ленка забыла свой на работе.
— Какая Ленка?
— Сослуживица. Ей сегодня тридцать стукнуло, а пригласить некого. Ну и пришлось ей слёзы утирать.
У Венедикта выросли крылья.
— И куда ходили?
— Да в кафе за углом.
«Завтра проверю», — подумал он.
«Армейские части вряд ли станут подавлять выступления, военнослужащие разделяют народное возмущение…»
