видит человека готовым к переходу в
вечность или когда не видит надежды
на его исправление.
В лето семь тысяч пятьдесят девятое при дворе Ивана Грозного устроили медвежью потеху. Топча снег, голодный зверь в облезшей по весне шкуре жаждал крови не меньше, чем закутанный в соболиную шубу. Замершая толпа с ужасом ожидала, на кого укажет окольничий. А когда, раздвинув ряды, кто-то вышел вперёд и, прыгнув зверю на спину, задушил — ахнула.
— Какого ты рода-племени? — спросил потрясённый царь.
— Кудеяр, — ответил богатырь. — Из казаков.
Но происхождение его было темно. Десятилетним мальчиком его отбили у крымцев. От казацкой сабли спас его медный крестик, хранившийся в шкатулке. Плосколицый татарин перед тем, как пика сомкнула ему узкие глаза, рассказал, что младенца полонили в земле московитов, где студёные зимы вынуждают носить бороду, где крестятся двумя перстами, а щепотка соли — сокровище. Вызволившие Кудеяра украинские станичники, беспечные во всём, кроме веры, воспитали его в лютой ненависти к мусульманам. «Чай, обрезан был несмышлёнышем», — приговаривали они. И Кудеяр, познавший истинного Бога, впитал ненависть вместе с казацким говором. А когда татары похитили его невесту, ненависть перешла в одержимость. Точно одиноко торчавший оселедец, месть подменила остальные чувства: только на смерть, жестокую и беспощадную, обрекал его суровый взор.
Отчаянный храбрец опирался на медвежью тушу, которая и безжизненная внушала ужас. И Кудеяр пришёлся царю по сердцу. Он пригласил его на пир, где играли гусляры, а столы ломились от яств. И пожаловал мелкое поместье под Белёвом. «Эх, Кудеяр, что кручинишься? — посмеивался царь за медовым кубком. — Разве мало вокруг красных девиц?»
Кудеяр молчал.
А на другой день на захудалом постоялом дворе среди выкупленных из плена он увидел свою невесту. Казалось, судьба наградила его за верность. Но женщина была не одна. С ней стоял ребёнок, прижитый на чужбине. У Поганой Лужи, в страшном безмолвии лесных сумерек, Куде-яр ударом шашки избавился от своего позора. Рука его не дрогнула, сердце не защемило. Даже видавшее виды казачество отвернулось от Кудеяра. По обычаю его ожидала смерть. Только царская служба спасла детоубийцу. Так и стал вольный казак царским холопом.
Несколько месяцев он провёл в Белёве за строительством дома — короткое счастье семьянина было отпущено Кудеяру, чтобы подразнить. В праздник чудотворца Николая вместе с другими служилыми, призванными под царские знамёна, он выступил на Крым. А его жене оставалось чахнуть в недостроенном доме, молясь долгими осенними вечерами, и ждать, ждать…
У Ислам-Керменя, который белыми стенами цвёл на днепровском лимане, один новокрещёный сын Израиля[21] предал русское посольство мусульманскому санджакчею (предал, правда, себе на беду, ибо на глазах у янычар находившийся среди посланников Кудеяр задушил изменника). И ополчение воротилось. Ещё один поход закончился без славы, ещё одна русская стрела не долетела до Крыма.
А Кудеяр, лазутчик и убийца, стал узником.
Закованный в кандалы, среди смрада невольничьей крепости, в подвалах которой жирели крысы, он три года получал плеть чаще, чем червивую похлёбку. Множество раз он просил у Бога смерти, не смея покончить с собой. Такие страдания свели бы с ума человека, но не Кудеяра. Наконец, сменился турецкий наместник. Нового отличала жадность, и он продал пленных на галеры. Дорогой, пыльной и долгой дорогой к невольничьему рынку, Кудеяр за колесо остановил гружённую дынями арбу, покатившуюся под гору. Цокая языком, его купил поражённый мирза, и вместо моря Кудеяра увезли вглубь засушливого полуострова.
Несколько лет прошли среди войлочных юрт, кочевых кибиток, ругательств, ржания пасущихся лошадей и непрестанного щёлканья кнута. Кудеяр скрыл, что с детства знал татарский язык, он терпел издевательства ради побега. Пока он шёл путём любви. А время — что время? — когда Бог создавал его, Он создал его достаточно.
И час Кудеяра пробил, не прошло и семи лет. Обрюзгший мирза, собрав в шатре беев, показал отравленный кинжал, которым собирался проткнуть грудь хана. Он обещал, заняв Бахчисарайский престол, раздать верным слугам бесчисленные табуны. Припав чутким ухом к пологу, Кудеяр подслушал заговорщиков. А ночью выкрал уличавшее их письмо. Кривым ятаганом он заколол своего жилистого стражника, который визжал, грызя железо.
И, разорвав цепь, бежал.
Луна, эта пленница Земли, освещала беглецу путь, степной репейник помогал ускользнуть от погони, а высыпавшие звёзды привели в Бахчисарай. И голову мирзы, не сумевшего опровергнуть письма, которое принёс неграмотный Кудеяр, вздёрнули на пику. Хан умел быть благодарным, и его гостеприимство не знало границ. Всякий, оказавшись на месте его спасителя, утонул бы в роскоши. Всякий, но не Кудеяр. Несколько лет минуло для него в написании челобитных. Он молил о возвращении. О нём точно забыли. Но ему вместо браги так и не стал привычен кальян, вместо бахчей ему снилось жнивьё, и слышался колокольный звон вместо пения муэдзинов. И однажды он пожаловался хану. Тот предложил ему гарем и место посланника в Литве. Кудеяр предпочёл родину. Потому что родина, как и любовь, — одна. Поражённый хан приказал грузить золотом арабского скакуна. «Ворота Крыма для тебя всегда распахнуты», — простился он с Кудеяром, когда, ступив на Муравский шлях, скакун повёз того навстречу судьбе. И очень скоро караван- сараи сменились трактирами, халаты — зипунами, а кипарисы — берёзами. Вместе с холодами Кудеяра окружило запустение, разбойничьи шайки и дурные вести: его поместье отобрали, жена томилась в монастыре. В каком? Про то ведали лишь царь да Бог. На Руси всюду рыскали чёрные всадники с мётлами и собачьими головами. Они выметали и выгрызали измену. Страна переживала опричнину, на улицах не убирали трупов. После доноса предоставлялся выбор — кол, виселица или плаха.
Безумный владыка не расставался с посохом, которым стучал в такт кудеяровым поклонам. «А ты исправно услужил моему заклятому врагу», — выслушав бесхитростный рассказ, нахмурил он брови. И наложил на Кудеяра три испытания. «Поглядим тогда, любишь ли ты царя больше отца родного». «Я же сирота», — склонив голову, думал богатырь.
Своими пудовыми кулаками — так забавы ради велел царь — Кудеяр расправился с пленными ливонцами.
Их было больше дюжины, их вывели во двор, пообещав свободу, и, радуясь, они молились за великодушного царя. С благодарностью на устах они и отправились на небо — их проворный палач, как мог, облегчил им муки.
Обманом умертвить беззащитных единоверцев было неслыханно. «Ради жены», — успокаивал себя Кудеяр.
Грубые руки воина, готовые исполнить чужой приказ, задушили и мать опального боярина. Когда хрустнула шея, Кудеяр отвернулся, чтобы не выдать душевную боль. «Узнать бы только, в каком она монастыре!»
Осталось последнее испытание. Его привели в избу, в которой сказочными кушаньями был убран стол. Опричники, смеясь, велели потчеваться. А над столом на крюке, вбитом в потолок, качался труп его несчастной жены. «Ну что, Кудеяр, любишь ли ты и теперь царя больше отца родного?» Сквозь туман он разглядел ухмылявшегося владыку. В отчаянии бросился на окружавших его опричников, но в шаге от него надломились подпиленные половицы. Проваливаясь, Кудеяр услышал взрыв хохота.
«Сдохни аки пёс, смерд», — вынесли ему приговор.
Так и сгнили бы в погребе его кости, если бы не крымский посол. Хитростью извлёк его оттуда неделю спустя, седого, как лунь. И новая ждала его мука. Горькое одиночество в холодном мире, где не было любви. И опять живой водой для него стала месть, превратившая его в разбойничьего атамана. Ни перехожего калику, пища которого — чёрствый хлеб, ни богомольца, одежда которого — латаное- перелатаное рубище, ни почерневшей от работы крестьянки не щадил Кудеяр. Его окаменевшее сердце не ведало жалости. «Много разбойники пролили крови честных христиан». Ни купеческим пищалям, ни
