принятыми в профессиональный корпус. Но в предшествующие эпохи мы не находим никаких признаков подобных инициаций, даже если на Востоке, как и на исламском Западе, издревле существовали люди, призванные либо «следить» за рынками и пресекать возможные предосудительные приемы, либо нести преимущественную ответственность перед государством за ту или иную категорию торговцев и ремесленников, частью которой они сами являлись. Ничего не известно и о регламентах, регулировавших в классическую эпоху ремёсла. Например, неизвестно, каким образом ремесленники и торговцы могли добиться размещения лавки в находящихся под официальным контролем торговых ансамблях, подобных ансамблю Круглого города ал-Мансура. Разумеется, правила наказания за мошенничество и механизм контроля за изготовлением могли быть напрямую заимствованы из византийских кодексов, которые действовали в сирийских городах и оставались в силе в оказавшихся вне исламского мира странах; но доказательств прямого заимствования еще не найдено. Сама по себе функция синдика, существование которой мы только что отметили, не была связана с какой-то определенной древней традицией. Также ничего неизвестно о существовании в классическую эпоху братских ассоциаций, которые, по-видимому, возникли позднее, но их в любом случае трудно идентифицировать с истинными «корпорациями» на Западе — в средневековом смысле термина. Несомненно, можно согласиться, что в первые времена ислама свобода труда не была полной, но, вероятно, ограничения, которые были с ним связаны, устанавливались непосредственно правительственной властью, предопределявшей и выбор персоны, представляющей тот или иной корпус ремесла. Сами труженики, по-видимому, не имели возможности объединяться для защиты своих интересов.
В столь дифференцированном городском обществе уровень жизни был отмечен не менее глубокими контрастами, противопоставляющими низшие классы привилегированным, обладавшим огромными богатствами. Конечно, богатство было нестабильным и «превратности судьбы», о которых наперебой твердили поэты и писатели, являлись отнюдь не пустым звуком, когда разного рода бедствия — грабежи и разрушения военного времени, очень частые, если верить хроникам, эпидемии, вызванные изменчивым климатом периоды голода — усугублялись государевым произволом. Достаточно было, например, кому-то сделаться вазиром — и все его помощники и приближенные, включая малообразованных ремесленников, в благодарность за прежние услуги продвигались на оплачиваемые должности, где имели свою долю от некоторых более или менее законных выгод; но не исключалось и обратное в случае немилости того же самого вазира. Достаточно было какой-нибудь поэме понравиться какому-нибудь меценату, чтобы ее автор на некоторое время забыл о материальных заботах, но и падение могло последовать столь же быстро, как и благополучие. Достаточно было политического потрясения, военного бунта, одной из столь частых в некоторые эпохи династических перемен, чтобы пострадало все активное население города и чтобы на прежних вельмож обрушились репрессии преступного суверена в виде конфискаций, тюремного заключения и даже смертной казни, вслед за которыми тем же карам подвергалась вся клиентела пострадавших.
Но какими бы ни были причины нестабильности в структуре различных классов общества, их покупательная способность оставалась существенно разной и можно попытаться представить себе, каков был диапазон доходов в расцвет классической эпохи. Разумеется, следует учитывать, что установленные цифры будут приблизительными, даже если речь идет о чиновниках, не обделенных вниманием хронистов, ибо сановники двора получали или приобретали земельные владения, доходы с которых добавлялись к их официальному жалованию. По крайней мере, мы знаем, что на верхнем уровне вазир в конце IX в. имел примерно 200 000 динаров в год, что в начале X в. Ибн ал-Фурат прибавил к 800 000 динаров со своих персональных владений около 100 000 динаров жалованья, которое он получал отчасти деньгами, отчасти натурой, тогда как доход других вазиров оценивался примерно в 100 000 динаров. Это явно контрастировало с положением простых секретарей центральной службы, которые довольствовались жалованьем в 500 динаров, и «начальников диванов», чье жалованье не превышало, по-видимому, 5 000 динаров. Напротив, фискальные префекты провинций обычно должны были получать почти сравнимые с вазирскими суммы, поскольку старые тексты сообщают нам о их доходах в 400 000–500 000 динаров.
В свою очередь, духовные лица получали суммы намного ниже. Великий кади Багдада получал только 6 000 динаров в год, из которых сам должен был вознаграждать своего заместителя и десять помогавших ему юрисконсультов. Что касается людей из халифской гвардии, то их жалованье варьировалось между 100–500 динаров в зависимости от категории. Но денежное содержание воинов возросло в течение X в., тогда как оклады секретарей и кади скорее имели тенденцию к уменьшению; не следует забывать также, что каждый высокий чиновник и сановник содержал свиту и иной раз значительную гвардию на свои собственные доходы.
С другой стороны, чтобы оценить значительность этих доходов, необходимо знать, что 120 динаров в год считались в конце IX в. суммой достаточной, чтобы обеспечить существование одного человека, а на 360 динаров могла прожить целая семья. Во всяком случае, простые работники или слуги были всегда далеки от получения подобных сумм. Известен случай одного человека, нанятого лавочником для ведения счетов, который, кроме питания и одежды, получал полтора динара в месяц; а также случай лекаря, который посещал больных, беря по четверти динара за каждый визит.
Кроме того, огромный разрыв в уровне доходов и состояний объясняет существование в крупных исламских городах беспокойного бедного населения, по своему образу жизни приближавшегося к жителям убогих деревень, но гораздо более активного в плане политическом и религиозном. Этот плебс, состоявший главным образом из безработных или занимавшихся упомянутыми «низкими» ремеслами, в некоторых случаях проявлял себя с неистовой силой. Так случилось, например, во время осады Багдада ал-Мамуном в 812–813 гг., когда народ ввязался в схватку на стороне регулярных войск халифа ал-Амина: банды готовых на все, вооруженных чем попало молодых людей — их называли «голытьбой», свирепо набросились на захваченных врасплох осаждающих. Волонтеры, энергично бросившиеся в бой против государя, чьи политико-религиозные идеи они, несомненно, не одобряли, испытывали при этом глубокое презрение к богатым купцам, которые, со своей стороны, опасались их буйства и были готовы пойти на сговор с осаждавшими, лишь бы уберечь имущество. Фактически это были первые исторически засвидетельствованные представители «бродяг» (
Эти активные плебейские элементы позволили городам Востока в рамках ограниченной эпохи проявить относительную автономию, по мнению ряда историков напоминавшую ситуацию, характерную для городов того же времени в некоторых регионах Южной Италии. Делая подобные сопоставления, оправданные аналогичными политическими процессами, не следует забывать о разнице условий, существовавших в этом отношении в средневековом городе Запада и городе исламском, жители которого в своем стремлении к независимости использовали благоприятные обстоятельства, но не имели никакого легального средства выражения своих чаяний или определения своих общих интересов.
К тому же в спокойный период, когда центральная власть обретала силу, проблем возникало не много. В городе безопасность обеспечивалась правителем, правосудие — кади, поддержание порядка — начальником полиции и, наконец, надзор за основными органами лежал на мухтасибе, который, кроме того, следил за уважением к религиозным, моральным и социальным предписаниям. Только политические и религиозные беспорядки или экономические трудности позволяли ощутить недостатки системы, где никто не
