своей верхней части Нил течет не с юга на север, как в Египте, а с запада на восток, начинаясь где-то в той местности, которую мы ныне называем Сахарой. Впоследствии выяснилось, что мнение это неверно; но не будем строго судить Геродота: система географических знаний в его эпоху только складывалась, да он и сам своими путешествиями сделал в ее формирование очень заметный взнос. Чтобы родилась истина, порой бывает просто необходимо миновать череду неизбежных ступеней — ошибочных точек зрения.

Похоже обстоит дело и с вопросом о разливах Нила. В отличие от проблемы истоков, имевшей чисто теоретический интерес и занимавшей, наверное, немногих, этот удивительный феномен Египта не мог не броситься в глаза каждому прибывавшему туда. Ежегодно в самый разгар лета, как правило, в один и тот же день, вода в реке начинала подниматься, выходить из берегов, затоплять окрестные поля, удобряя их илом… В этом была одна из главных причин их необычайного плодородия.

Уже ко времени Геродота было выдвинуто несколько альтернативных объяснений этого явления. Сам историк приводит три такие версии — но только для того, чтобы тут же их отвергнуть. Две из них и на самом деле крайне наивны. «Согласно одному толкованию, причиной нильских разливов являются этесийские ветры, которые-де препятствуют реке течь в море» (II. 20). «Второе толкование еще неразумнее… Оно гласит: подъем и спад воды Нила происходит оттого, что Нил вытекает из Океана, а этот Океан обтекает всю землю кругом» (II. 21). Третье же объяснение носит гораздо более рациональный и научный характер. Оно предполагает, что «Нил выходит из берегов от таяния снегов» (II. 22). Мы ныне знаем, что так оно и есть на самом деле. Но Геродот и эту гипотезу считает ложной. Действительно, какие могут быть снега в верховьях Нила, если он течет с юга, из неимоверно жарких мест?! Историку не приходило в голову, что истоки реки могут лежать в высоких горах, вершины которых покрыты вечными снегами. Именно так в Эфиопии начинается Голубой Нил — один из двух водных потоков, от слияния которых получается Нил. Другой же, Белый Нил, берет свое начало в великих озерах Экваториальной Африки.

Взамен этих объяснений Геродот предлагает собственное — сложное, запутанное и многословное, суть которого в том, что «зимней порою солнце, гонимое северными ветрами, уходит со своего обычного летнего пути в Верхнюю Ливию» (II. 24). Дальше не имеет смысла и пересказывать… Все-таки естествознание явно было не самой сильной стороной «Отца истории». Тип его мышления, чувствуется, был совершенно иным.

Поэтому чтение логоса становится значительно интереснее, когда автор переходит от Нила к собственно Египту, нравам и обычаям его жителей. Пассаж, который мы приведем, — один из самых известных в геродотовском труде. Он является классическим образцом описания жизни чужого народа, абсолютно противоположной «жизни нормальных людей». У египтян, если верить галикарнасцу, всё не так, как полагается, всё наоборот.

«Подобно тому как небо в Египте иное, чем где-либо в другом месте, и как река у них отличается иными природными свойствами, чем остальные реки, так и нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов. Так, например, у них женщины ходят на рынок и торгуют, а мужчины сидят дома и ткут. Другие народы при тканье толкают уток кверху, а египтяне — вниз. Мужчины у них носят тяжести на голове, а женщины — на плечах. Мочатся женщины стоя, а мужчины сидя. Естественные отправления они совершают в своих домах, а едят на улице… Ни одна женщина у них не может быть жрицей ни мужского, ни женского божества, мужчины же могут быть жрецами всех богов. Сыновья у них не обязаны содержать престарелых родителей, а дочери должны это делать даже против своего желания. В других странах жрецы богов носят длинные волосы, а в Египте они стригутся. В знак траура у других народов ближайшие родственники, по обычаю, стригут волосы на голове, египтяне же, если кто-нибудь умирает, напротив, отпускают волосы и бороду, тогда как обыкновенно стригутся. Другие народы живут отдельно от животных, а египтяне — под одной крышей с ними; другие питаются пшеницей и ячменем, в Египте же считается величайшим позором употреблять в пищу эти злаки. Хлеб там выпекают из полбы… Тесто у них принято месить ногами, а глину руками… Половые части другие народы оставляют, как они есть; только египтяне (и те народности, которые усвоили этот обычай у них) совершают обрезание. Каждый мужчина носит у них две одежды, а всякая женщина — одну… Эллины пишут свои буквы и считают слева направо, а египтяне — справа налево» (II. 35–36).

Как видим, действительно перед читателем предстает классический вариант «мира наизнанку». По подобной схематичной картине скорее можно получить представление не о быте египтян, а о том, как жили сами греки. Некоторые детали весьма интересны и даже пикантны (например, фраза о естественных отправлениях, которые, получается, греки принципиально совершали на улице).

Впрочем, как раз эта часть египетского логоса, посвященная обычаям жителей долины Нила, исключительно информативна. Особенно интересовали Геродота их религиозные ритуалы, способы почитания богов, издревле очень распространенный в стране фараонов культ животных. Подробно останавливается историк на обряде мумифицирования умерших — вполне обычном для египтян, а грекам совершенно чуждом и уже поэтому занимательном.

Наконец, следует рассказ об истории Египта, сводящийся к перечню ряда фараонов и их деяний — как внешних (многочисленные войны), так и внутренних, в первую очередь различных знаменитых построек, которые Геродот тут же описывает.

Большой достоверностью отличаются данные Геродота о правителях из Саисской династии, которые меньше всего отстояли во времени от его пребывания на земле Египта. А вот в приводимой им информации о более древних царях немало путаницы и прямых ошибок. В связи с этим уместен вопрос: каков источник этих сведений «Отца истории»? Согласно собственным утверждениям Геродота, он, путешествуя по Египту, постоянно посещал крупные святилища и общался там с жрецами. Прямо названо, в частности, жречество «Гефеста» (Пта) в Мемфисе (II. 2–3), «Зевса» (Амона-Ра) в Фивах (П. 54, 143), «Афины» (Нейт) в Саисе (II. 54). Ведь галикарнасец, следуя нормам, принятым у его современников-греков, называл иноземные божества эллинскими именами. Впрочем, чаще он предпочитал говорить просто о «жрецах», без дальнейшего уточнения их принадлежности. Собственно, если верить самому автору, подавляющее большинство фактов из египетской истории он узнал именно от жрецов. Геродот упоминает о них постоянно.

Выше мы уже показали полную несостоятельность теории У. Хайделя, согласно которой Геродот никогда не встречался с египетскими жрецами, а всю информацию списал у Гекатея и сознательно ввел в заблуждение своих читателей. Однако проблема остается неразрешенной, ведь многие сведения, содержащиеся во второй книге «Истории», никак нельзя считать исходящими от жрецов, хотя ссылка делается именно на них. Ряд сюжетов, вложенный Геродотом в их уста, на самом деле несет специфически греческий колорит. Особенно это касается рассказа о царе Протее, при котором в Египте якобы оказалась Елена Прекрасная — виновница Троянской войны{141}. В повествование о деяниях фараонов каким-то образом попал чисто эллинский миф, разработанный, как мы помним, архаическим лириком Стесихором, а к египетской истории не имеющий никакого отношения.

Есть и другие подобные примеры. В целом геродотовская версия древнеегипетской истории, безусловно, содержит немало позитивных данных; но их едва ли не перевешивает анекдотический элемент{142}, которым насыщена эта часть труда. Анекдотичны, местами даже сказочны эпизоды мести царицы Нитокрис (II. 100), походов Сесостриса, якобы дошедшего аж до Колхиды (II. 102 и след.), и его спасения из огня пожара (II. 107), болезни и исцеления фараона Ферона (II. 111), нисхождения Рампсинита в подземное царство (II. 122), рассказ о дочери Микерина и ее служанках (II. 129–132) и др. Совершенно бесспорно фольклорное происхождение великолепной новеллы о сокровищнице Рампсинита и хитроумном воре (II. 121).

Очень характерен приводимый историком в самом начале египетского логоса со ссылкой на «жрецов Гефеста в Мемфисе» анекдотический рассказ: Псамметих однажды решил узнать, какой язык на свете самый древний, и с этой целью приказал специально не учить говорить двух младенцев, чтобы выяснить, на каком языке они в конце концов заговорят (И. 2–3). Рассказ этот носит вполне эллинский оттенок{143}: сама мысль провести подобный эксперимент могла прийти на ум конечно же не египетскому фараону, а пытливым и любознательным грекам.

Обратим внимание на еще одну любопытную деталь. Экскурс о царе Протее начинается словами: «Наследником этого царя (Ферона. — И. С), как рассказывали жрецы, был царь из Мемфиса, которого эллины называли Протей» (П. 112). Уже эта ремарка ясно показывает, что истории такого рода были обращены именно к греческой аудитории. Никакого фараона с таким именем в египетской

Вы читаете Геродот
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату