распростерлась бескрайняя гладь Понта. «Гостеприимное море» — и это не осталось незамеченным уже для первых побывавших на нем греков — во всем отличалось от родной им Эгеиды: гораздо обширнее, намного глубже и более бурное. А самое главное — если Эгейское море буквально усыпано островами, столь облегчавшими мореплавание, то в Черном островов практически нет. Поэтому морские пути по нему были главным образом каботажными — проходили вдоль побережья. Правда, ко времени Геродота уже были освоены и два наиболее коротких, поперечных пути от южного берега к северному в тех местах, где они сближаются. Но историк не воспользовался кратким путем: торопиться ему было некуда, к тому же целью его путешествия был город Ольвия в северо-западном «углу» Понта. Туда всего легче было попасть, двигаясь западной стороной моря.
Галикарнасец так и сделал. Поодаль тянулись земли Фракии — обширной страны, на юге приближающейся к Элладе, а на севере ограниченной Дунаем. Фракийцы были в числе ближайших соседей греков, и те неоднократно упоминали их в своих исторических и литературных произведениях. Репутация фракийцев в этих трудах однозначна: они предстают народом многочисленным, сильным, воинственным, грубым и даже диковатым — одним словом, низко развитым. В целом это, безусловно, соответствовало действительности: во времена Геродота, когда в Греции давно уже сложилась государственность в форме полисов, во Фракии этот процесс только еще начинался, на основе крупных родо-племенных объединений постепенно формировалось единое царство.
Геродоту, чувствуется, Фракия не очень хорошо знакома. Он пишет о ней довольно кратко, и в этом рассказе нет той красочности, которая столь характерна для большинства его логосов об иноземных странах. Вероятнее всего, сведения он получал из вторых рук, а сам в территории фракийцев не углублялся. Впрочем, не приходится сомневаться и в том, что на землю Фракии его нога ступала. Ведь везший его корабль, проходя вдоль фракийского побережья, не мог не делать остановки в расположенных на этом берегу греческих городах. А их тут была целая цепочка: Месембрия, Одесс, Каллатида, Томы, Истрия… Все они возникли в период Великой греческой колонизации. Большинство тамошних колоний было основано выходцами из Милета, который проявлял наибольшую активность при освоении Понта Эвксинского.
И вот Фракия осталась позади. Судно миновало дельту Истра (Дуная), впадающего в Черное море несколькими устьями («гирлами»). Теперь слева потянулась уже Скифия. И конечно, историк не мог не обратить внимания на важную особенность этих мест — он оказался в краю великих рек. По сравнению с этими могучими водными артериями Меандр, Герм и другие реки родины Геродота — западной части Малой Азии — могли показаться жалкими ручейками. Не случайно галикарнасец перечисляет в своем труде причерноморские реки, более или менее подробно останавливаясь на каждой из них: вначале — уже названный Истр, «самая большая из известных нам рек» (IV. 48), затем — Тирас (Днестр), Гипанис (Южный Буг), Борисфен (Днепр).
Относительно двух последних водных потоков Геродот правильно отмечает, что они впадают в один и тот же лиман (Днепровско-Бугский по современной топонимике). «Клинообразная полоса земли между этими реками называется мысом Гипполая. На нем воздвигнуто святилище Деметры. Напротив святилища на Гипанисе живут борисфениты» (IV. 54).
Упомянутые здесь борисфениты — жители эллинского города Ольвии, который имел другое название — Борисфен. Ольвия (в переводе — «Счастливая») была основана Милетом. Именно она стала главным пунктом северной поездки Геродота: здесь он намеревался узнать как можно больше о Скифии и скифах: о географии страны, нравах и обычаях народа, его истории, а главное — о столкновении с персидским войском Дария.
Выбор Ольвии для этой цели был, надо полагать, не случаен. Ольвиополиты (как отмечает Геродот, граждане ольвийского полиса называли себя именно так) издавна поддерживали особенно тесные контакты со скифами. Один из скифских царей — Скил, правивший в первой половине V века до н. э., — питал к греческому городу особое расположение.
Рассказ «Отца истории» о Скиле подробен и ярок: «Он родился от матери-истриянки (уроженки греческого города Истрия. — И. С), а вовсе не от скифской женщины. Мать научила его говорить и писать по-эллински… Царствуя над скифами, Скил вовсе не любил образа жизни этого народа. В силу полученного им воспитания царь был гораздо более склонен к эллинским обычаям и поступал, например, так: когда царю приходилось вступать с войском в пределы города борисфенитов (эти борисфениты сами себя называют милетянами), он оставлял свиту перед городскими воротами, а сам один входил в город и приказывал запирать городские ворота. Затем Скил снимал свое скифское платье и облачался в эллинскую одежду. В этом наряде царь ходил по рыночной площади без телохранителей и других спутников (ворота же охранялись, чтобы никто из скифов не увидел царя в таком наряде). Царь же не только придерживался эллинских обычаев, но даже совершал жертвоприношения по обрядам эллинов. Месяц или даже больше он оставался в городе, а затем вновь надевал скифскую одежду и покидал город. Такие посещения повторялись неоднократно, и Скил даже построил себе дом в Борисфене» (IV. 78). Этот дом историк описывает так: «…большой роскошный дворец, обнесенный стеною… Кругом стояли беломраморные сфинксы и грифоны» (IV. 79). Но скифы в конце концов прознали о необычном поведении их правителя. Особенно не понравилось им, что царь участвует с греками в экстатических обрядах в честь Диониса. Подданные Скила подняли против него восстание, и он лишился жизни. Очевидно, скифы в массе своей не были склонны к усвоению чужеземных обычаев, и полугрек Скил являлся одним из редких исключений.
Здесь нужно обратить внимание на то, что скифский владыка ведет себя в эллинском городе буквально как у себя дома. Он проживает в Ольвии по месяцу и больше, строит там себе дворец… Словно бы Скил считал Ольвию частью своего царства. А может быть, так оно и было? Во всяком случае, в науке была высказана точка зрения, согласно которой ольвийский полис, да и другие греческие колонии Северо- Западного Причерноморья в V веке до н. э. несколько десятилетий находились под скифским протекторатом{156}, который был ликвидирован в ходе экспедиции Перикла в Черное море. Стало быть, если мы датируем северное путешествие Геродота временем до Перикловой экспедиции, то историк побывал в Ольвии, пребывавшей еще «под скифами». Впрочем, эта гипотеза не получила однозначного признания среди историков и не может считаться стопроцентно доказанной, а является лишь одним из возможных вариантов развития событий.
Бывал ли Геродот в Северном Причерноморье еще где-нибудь, помимо Ольвии? Определенного ответа на этот вопрос нет. Возможно, он поднимался на некоторое расстояние вверх по течению Днепра. Об этом вроде бы свидетельствует, например, следующий пассаж его повествования: «Борисфен — самая выгодная река: по берегам ее простираются прекрасные тучные пастбища для скота; в ней водится в больших количествах наилучшая рыба; вода приятна на вкус для питья и прозрачна (по сравнению с водой других мутных рек Скифии). Посевы вдоль берегов Борисфена превосходны, а там, где земля не засеяна, расстилается высокая трава. В устье Борисфена само собой оседает несметное количество соли. В реке водятся огромные бескостные рыбы под названием „антакеи“ и есть много других диковин» (IV. 53). Этот рассказ, похоже, все-таки передает впечатления очевидца — он красочен и одновременно точен: наглядно описаны плодородные, поросшие травой степи будущей Новороссии. А высокими питьевыми качествами воды Днепр отличается и по сей день. Наконец, описанные здесь бескостные рыбы — это конечно же осетры, ныне в Днепре не встречающиеся, но в древности в нем водившиеся.
Вот другое описание из скифского логоса: «Местные жители, однако, показывали мне вот что: между реками Борисфеном и Гипанисом существует местность под названием Эксампей… В этой местности стоит медный сосуд величиной, пожалуй, в шесть раз больше сосуда для смешивания вина, который Павсаний, сын Клеомброта (победитель в Платейском сражении. —
Однако, насколько можно судить, далеко вглубь Скифии «Отец истории» не забирался — во всяком случае, не бывал намного восточнее Ольвии. Бросается в глаза то обстоятельство, что если о черноморском побережье от Дуная до этой милетской колонии в труде Геродота рассказано предельно детально, то о территориях, располагавшихся за Ольвией, у галикарнасца довольно смутные и, прямо скажем, превратные представления. Реки от Дуная до Днепра перечислены в правильном порядке и с верной локализацией, а дальше начинается полуфантастика. Упомянуты еще четыре реки: Пантикап, Гипакирис, Герр и, наконец,
