Ланкастерами я не раз и не два обращался за поддержкой к торговому сословию, и долги мои вместе с процентами ко дню моей высадки в Англии непомерно разрослись. Поэтому не было у меня в Лондоне лучших союзников, чем все хорошенькие жены и дщери влиятельных граждан, а равно и все владетели тугих кошельков. И первые, и вторые склоняли лорд-мэра (в чем немало пособляла и его супруга, и две его очаровательные племянницы) отложиться от Уорика, что и случилось. В Лондоне я захватил двурушника Кларенса и пожелал знать, волею какого темного делания он пришел к союзу с Уориком и что скажет в свое оправдание. Но Ричард, мой младший и невоздержанный брат, пылал такой ненавистью к предателю, что утром Кларенса нашли удавившимся от раскаяния в темнице, а потому оправданий мы так и не дождались.
Итак, Лондон стал моим, а следующий восход уже кровавился пылью из-под копыт и сапог ланкастерских полчищ.
На твои деньги, мой друг, соратник и спаситель, я вооружил немалое войско и, не дожидаясь, пока пыл среди волонтеров угаснет, а наемники протрезвеют, вывел солдат навстречу Уорику.
Мы сошлись в долине близ городка Барнет. Снега все не было, стояла холодная и сухая осень, в ночь перед битвой на лунном лике обе армии могли зреть очертания розы. После прогремел устрашающий гром, роза надломилась и, словно бы это были ее опавшие лепестки, на землю повалил снег – большими алыми хлопьями. Да, снег был алым.
На рассвете случилось жесточайшее сражение в истории королей Англии со времен Гарольда II Годвинсона.[281] Мы с братом Ричардом дрались спешенными в первых рядах. Клянусь Иалтабаофом, снег кипел под нашими стопами и три солнца Тоусона сияли на наших знаменах свинцовым огнем подобно гибельным зракам василиска. Наконец схизматики дрогнули и бежали. Но семь шотландских танов во главе с Брюсом вовремя подошли к Барнету с севера, и из всех наших врагов спасение в бегстве нашли едва ли десятеро от каждой сотни.
Раненый Уорик выпал из седла. Его нога застряла в стремени, и ошалевшая лошадь долго волокла его тело каменистым руслом ручья, так что опознать самозванца удалось только по нательному кресту. Схизматик носил золоченое распятие, оплетенное розой с рубиновыми лепестками. Впрочем, многие рубины от тряски осыпались, так что их осталось меньше половины.
Тогда же стал ясен смысл знамения: роза на лунном диске и алый снег повествовали о гибели Дома Ланкастеров.
Но на этом наши труды и тревоги не окончились, ибо с запада, стремясь отрезать нас от Лондона, надвигался принц Уэльсский…»
Нет, это бахвальство невыносимо. В письме оставались еще три полных нечитанных листа, а Брюс, на которого украдкой покосился Карл, уже совсем доходил от скуки.
Прикрыв глаза и месмерически погоняя коров по изумрудным гэльским лугам, Брюс тихонько мычал душераздирающий шотландский мотивчик. И без слов было ясно, что Кавдорнский тан пал до последнего бойца, укрывая от сладкоежек англов вересковый мед.
Жалея и Брюса (который рисковал окончательно раствориться в легендарном шотландском прошлом), и свой немузыкальный слух, Карл заглянул сразу в последнюю страницу.
«…показалось мне необычным. Откровенно признаться, Азенкур навсегда оставил в моей душе жгучую печать…»
Как-как? Карл старательно моргнул, но «Азенкур» не упорхнул с листа пугливой стрекозой и его завитки не расползлись прытким мотылем по текстуальному пространству, мимикрируя под лишние вензеля- закорючки близ «J», «I», «L». Хорошо, здесь «Азенкур», а что же у нас раньше?
«Еще в Кале я получил письмо от Маргариты, где она желала мне скорой победы и, между прочим, сообщала о твоем намерении посетить окрестности Азенкура. Это показалось мне необычным».
Тихонько выдохнув сквозь сцепленные зубы, Карл забежал дальше, за «жгучую печать».
«Я подумал, не ради встречи ли с феей азенкурского леса и ее присными ты решил предпринять свое путешествие? Если это правда, напиши мне ради нашей дружбы, чем окончилось твое предприятие. Возможно, ты мог бы устроить так, чтобы наша с ней встреча повторилась?
И последнее. Парламент Англии единодушным мнением всех нобилей поддержал меня в намерении наградить тебя орденом Подвязки за неоценимые заслуги перед Законом королевства. Каковой орден высылаю тебе с Брюсом. Лучше ведь получить его сразу, чем дожидаться торжественной церемонии, которая по нашему несовершенному уставу обязательно должна проходить в Лондоне.
Искренне твой,
Все. Дата-подпись, Большая Королевская печать.
– Милорд!
– Му-мы-му… ум-мы-м-м-у…
– Мило-орд!
– Простите? – Брюс вскинулся, распахивая соловые глаза встречь серому свету зимнего полдня и прозрачному свету дружелюбной карловой ауры.
– Брюс, здесь написано, что вы должны были привезти орден Подвязки.
– Да, милорд. Конечно, милорд.
Брюс засуетился. Вскоре из-под расстегнутого камзола, из-под распахнутой рубахи показался он, сквозь курчавый буш на груди лучшего из капитанов Эдварда проглянул он – златоблещущий орден Подвязки.
У Карла слегка закружилась голова. Так уже было недавно – Золотое Руно, стыдливо упрятанное от злоохочих глаз под семь одежек. И оно же, Золотое Руно, отъятое от самого сердца – полусиротам д’Орв в возмещение морального ущерба. А он, Карл, чей полусирота? И что возмещают ему небеса волею Эдварда, руками Брюса, плоскими звеньями Подвязки?
– Вот, милорд. Прятал его на груди – чтоб сорока не стащила.
И снова га-га-га.
Глава 18
Рыцарь-в-алом
«Этот юноша, его, кажется, зовут Доминик, приятный, а?»
«Он фехтует как пасечник, отбивающийся от сердитых пчел. Вы сказали, он чемпион Шарлотты? Да Шарлотта забудет эти подвиги завтра, а синяков дурашке не свести за месяц. Провинциал. Кстати, откуда он?»
«Все равно, как-то, знаете, слишком щедрый и расхристанный у него замах, и вообще он не в моем вкусе. Бедняга Жильбер – ему ужо досталось. Вот посмотрите, посмотрите, я же говорю вам, он дерется
«У него необычный плащ. Говорят, все льежские модники сейчас в красном. Память по Красному Вепрю, вы понимаете, смех один».
Длинноносая женщина рассмеялась изо всех сил.
«А он красивый, красивый? Ты видела его лицо, он какой? Бритый или с усами? А он останется при дворе?»
Смех смехом, а Жильбер, которого Доминик, Рыцарь-в-Алом, только что распластал на присыпанном снегом поле, Жильбер де Шабанн был не худшим рубакой при дворе Людовика XI, хоть и не самым молодым. Его специализацией являлись турниры, а на войну он смотрел, как на викторину «Алло, мы ищем таланты», и потому, презирая аматорство,[282] обычно праздновал труса в Париже.
– Все-таки победил, – ухнув, подытожила женская партия на турнире, единогласно проголосовавшая за Доминика, когда обслуга сбежалась удостовериться, что Жильбер де Шабанн жив и ничто, кроме тяжелых и холодных доспехов, ему более не угрожает. «Весь взмок, не простудился бы», – хлопотали над павшим рыцарем челядинцы. Оруженосец прямо там стащил с Жильбера шлем и принялся отстегивать нагрудник. Жильбер не противился, но и не помогал – он был без сознания.
В то же время, в том же месте, на двадцать шагов севернее, прижимая к груди красноперый армэ, Доминик отвешивал поклоны туда и сюда, тем и этим, одинаково незнакомым, и в первую очередь скупо убранному привядшими цветочными гирляндами королевскому углу, где теперь лакомилась цукатами одна
