Бернар снова скептически пожал плечами. Ну и что?
– Я должен знать, что между ними происходит! В конечном итоге речь идет об отношениях между Бургундией и Францией! Но, главное, в этом вопросе я доверяю только тебе.
Это был единственный мотив, который показался Бернару достойным уважения. «Людовик был бы польщен, если бы узнал, что к его любовнице приставлен соглядатаем барон», – вздохнул тогда Бернар, которому шел шестьдесят третий год. Возраст брал свое – шея одеревенела от страусиной позы (только так и видно пленницу во всех ракурсах, если сидеть в высоком кресле), и он позволил себе отдых – оторвался от глазка, отодвинул кресло и прислонил затылок к стене. Это было грубым нарушением выкованного им же самим профессионального кодекса. Но после вчерашнего (сон сморил его прямо на посту; первые петухи разбудили его чуть раньше Изабеллы) никакие нарушения его уже не могли расстроить. Проснувшись, Бернар с горечью констатировал, что от былого биоробота, способного бодрствовать неделю и неприхотливого, как вша, осталась только микросхема памяти.
Три последних пенсионных года изнежили его, он стал чувствителен и брезглив. Вчера, например, пришлось открыть потайную форточку, потому что ночной горшок, который прислуга должна была опорожнить только утром, наполнил душную комнату нестерпимым зловонием, в жарких клубах которого продолжать работу было невыносимо. А ведь в былые времена он терпел и не такое!
От всего этого Бернар захандрил. Если бы он мог знать, какую хрестоматийную сцену и какую важную весть он проспал вчера, он, верно, удавился бы, потому что таких провалов он за собой не помнил.
Слух Бернара воспрял первым. Сон улетучился. Шлепки. Не шлепки, но шаги, кто-то бос, кто-то идет. Сердце Бернара едва не выскочило из груди от волнения, как в былые времена, он приготовился записывать. Вдруг дверь распахнулась и в комнату спящей Изабеллы Нормандской вошел граф Шароле. Совсем голый.
– Что, он был совсем-совсем наг? – Филипп чуть не плакал.
– Совершенно. Как Адам. Он вошел. Дверь звучно затворилась, и она проснулась тотчас же. Я заметил, она спит очень чутко. Он сказал… – Бернар уронил взгляд на свои ночные записи. – Он сказал: «Вы меня разыграли». Подошел к ней. Она спросила: «О чем это вы?» Он ответил: «О ребенке».
– О каком ребенке? – Филипп наморщил лоб, что в данном случае означало недоумение. – У нее что, есть ребенок?
– Не знаю.
– Продолжай.
Бернар вновь скосился на шпаргалку.
– Она тоже совершенно голая.
– Нагая, – автоматически поправил Филипп.
– Нагая. Она долго молчит. Улыбается. Спрашивает: «Как Вы догадались?» Он говорит: «Есть такая игра. „Женщины разыгрывают мужчин“. Вы в нее со мной сыграли».
– Что, действительно есть? – вскинулся Филипп.
– Не знаю, – казенным голосом сообщил Бернар. – Далее так. Он говорит: «Так значит, никакого ребенка?» Она смеется. Она говорит: «Конечно нет. Мне нравится, что Вы такой сообразительный». Он говорит: «Мне тоже». Она опять смеется. Он спрашивает: «Так, значит, теперь все хорошо?» Она говорит: «Увы, не совсем». Он спрашивает: «Я вам не нравлюсь?». Она говорит: «Нравитесь». Он спрашивает: «А что?» Она говорит: «Но ведь Людо я тоже разыгрывала!» Он…
– Не части, не части! – в раздражении перебивает Бернара Филипп. – У меня голова идет кругом от твоих «спрашивает-говорит».
Бернар смолкает.
– Людо – это Людовик, – вслух размышляет Филипп. – А что это нам дает? Она разыграла Людовика. Хм-м-м. Что это значит?
– Не знаю.
– Ну хоть какое у него было выражение лица, когда он все это говорил?
– Он стоял ко мне спиной.
– А у нее?
– Хитрое. У нее было хитрое выражение лица, – пояснил Бернар.
– Ладно, – не впервые Филиппу приходилось признавать свое поражение на поприще прикладной герменевтики. – Что было дальше?
– Они предались блуду и более ничего достойного упоминания не говорили.
– И долго?
– Долго.
Встретив взглядом гнилую улыбку герцога Филиппа, Бернар счел нужным добавить:
– Я не смотрел.
Как он написал? Так и написал: «Предлагаю вам, милостивый государь Людовик, обменять в бытность свою нашего, ныне же вашего Сен-Поля, на в бытность свою вашу, ныне же, волею Господа, нашу Изабеллу Нормандскую». В переводе на язык без двусмысленностей, вслух заметил Луи, сие означало: «Ну чё, махнемся блядями?» Карл не из вежливости посмеялся.
Изабелла, о пташка (меццо-сопрано)! – так будет сокрушаться Людовик (тенор) в оперном варианте событий, – томится в жестоком Дижоне, где любят одних лишь отроков и кровопролитие, да и то не всех и не всякое. А она – о беспомощна! Так одинока! В угрюмом застенке! (Звучит тема злодейки-судьбы из первого действия.) Она взаперти! В замке заточена она! Злыми засовами засована она! (Пауза.) Хорошо еще, если кормят. Интересно, а вдруг Людовик согласится?
– Посмотрим, – уклончиво ответил Луи и утопил перо в чернильнице. А затем, перечитав ультиматум вновь, подытожил:
– Пожалуй, хватит с него.
Карл выдернул бумагу из-под локтя Луи и пробежал по строкам взглядом литературного редактора. Ультиматум был короток, словно бабье лето в Лапландии.
Ровно через сорок восемь часов тот же самый лист, превратившийся в письмо, подпертое снизу кустистой виньеткой, в которой европейские монархи сразу узнавали подпись «Герцог Филипп», письмо, припечатанное Большой Печатью, уже преодолело четверть пути, разделявшего Дижон и Париж. Четверть. Еще три.
Филипп в задумчивости. Позвать Карла? Позвать Карла! Позвать Карла и похвалить. Позвать Карла и не похвалить. Не за что его ругать – не за что и хвалить. Как жаль, что Изабелла в Испании, без нее все решения выглядят неокончательными, а все идеи мнятся идейками. Изабеллы нет. Зато другая – в Дижоне, ёпэрэсэтэ. Позвать Карла и заставить жениться. Шутка. По крайней мере часть проблем это решило бы.
– Пойди узнай, чем занят молодой граф, – распорядился Филипп, и озадаченный слуга, тоже худощавый и белобрысый, расторопно откланялся.
Филиппу вспомнился Мартин фон Остхофен. Но как? Как у них это получается? Да, потом они обмениваются красноречивыми взглядами и говорят загадками. Это уже потом они наслаждаются противоестественными ласками и все-все-все скрывают, мучительно опасаясь разоблачения. Все такое происходит уже потом. Но скажите, как они узнают друг друга? Как они выделяют друг друга среди тысячи обыкновенных участников фаблио? Вот, предположим, они встречаются в людном месте. Как они столковываются? Они что, понимают друг друга без слов? Ладно тезис, ладно антитезис, но как начинается синтез?
В такие минуты стремительно дряхлеющему Филиппу становилось особенно грустно от того, что некая
В тот день Бернар был отозван со своего поста. «Теперь уже все равно», – объяснил Бернару Филипп, а
