Труды

звезд, вы лежите в маленькой лодочке, которую носит море, и чувствуете, как колеблется ваша ладья, вы видите бездонность неба, неописуемую его красоту и одновременно испытываете колебание морских вод. А потом приходит отлив, и лодка оказывается на песке. В тот момент вы больше не чувствуете колебание вод, но когда выходите из этой ладьи, вы продолжаете опытно его знать, у вас не может быть никакого сомнения в том, что это было, больше того: что это есть, потому что оно в вас осталось. И вот, говорит Макарий, то, что случилось вначале, когда ты лежал в ладье, носимой морем, – это опыт, а то, что ты несомненно знаешь не только воспоминанием, но всем своим существом, телесно, душевно, – это начало веры: уверенность в том, что это было, и что ничто не может отнять у тебя этой уверенности. Мотовилов, несомненно, никогда не мог забыть то, что с ним случилось. Но мы испытываем встречу с богоносцами, конечно, не в таком потрясающем образе. И вот мне хочется дать вам несколько простых примеров.

Один пример дам из своего опыта. Когда мне было лет семнадцать, я пошел в Трехсвятительское подворье в Париже, единственный храм, который тогда остался верным Московской Патриархии^{258}. Я хотел прийти ко всенощной, но работал поздно и пришел после ее окончания. Я стоял наверху лестницы, которая вела в подвальное помещение, где была устроена церковь, в недоумении, что делать, и вдруг увидел, как поднимается по лестнице монах – широкоплечий, высокого роста. И когда я на него взглянул, то увидел в нем совершенное безмолвие, такую углубленность, такую тишину, такой мир, такой уход в самые глубины, что я к нему подошел и сказал: «Я не знаю, кто вы такой, но согласитесь быть моим духовником!» И он им остался до своей смерти, и за три дня до смерти написал мне записку: «Я познал таинство созерцательного молчания, я теперь могу умереть». Эта встреча была не просто с человеком богословски опытным или молитвенным, это была встреча с теми глубинами, в которых он находился в тот момент^{259}.

Бывают и более простые встречи в этом роде, совершенно незаметные как будто. Я хочу с вами поделиться некоторыми из них, потому что они для меня так значительны.

Мальчиком лет десяти я был в летнем детском лагере, и там был священник, отец Георгий Шумкин. Он ничем особенным не отличался, у него только было одно свойство, которое нас, мальчиков, поражало и которое я осмыслил много лет спустя, когда сам стал верующим, то есть когда встретил Живого Бога: он всех нас любил неизменной любовью. Когда мы были хорошие, эта любовь была ликованием, когда мы были гадкими мальчишками, его любовь превращалась в жгучее страдание, но любовь никогда не переставала быть любовью. Он никогда не отнимал у нас своего сердца, не дарил его нам в награду. Оно принадлежало нам до конца, навсегда, на вечность. Позже я понял из его образа, что значит любовь Божия к нам, грешникам, как Бог нас может любить крестной любовью, любовью распятой, убийственной для Себя, до сошествия во ад, и как Он может любить нас ликующей любовью победы, приобщенности.

Или вот: был у нас на Трехсвятительском подворье старый дьякон Евфимий. Ему было за восемьдесят лет тогда, он ничем не отличался, человечек как человечек, невысокого роста, плотный, ходил мелкими шажками, говорил немного невнятным образом, потому что потерял все зубы. Как-то я с ним вместе был на клиросе, он пел, а я поочередно с ним читал. Он пел с такой неимоверной быстротой, что я даже глазами не мог уследить за текстом по книге, так же он и читал. И когда кончилась служба, я ему сказал: «Отец Евфимий, вы сегодня у меня украли всю службу быстротой своего чтения и пения. Но что более страшно: вы ее украли у себя – вы не могли молиться таким темпом!» И он заплакал и мне сказал: «Знаешь что, ты меня прости! Но я родился в деревне настолько бедной, что мои родители не могли меня даже накормить, и когда я был совсем маленьким мальчиком, лет пяти, меня отдали в монастырь, чтобы я мог там хоть поесть, чтобы было где поспать, чтобы кто-то позаботился о моей одежде. В монастыре я начал слышать эти песнопения и эти слова. Потом я научился их читать и вместе с другими их петь, и уже около восьмидесяти лет я ежедневно эти слова читаю, пою, произношу. И знаешь, что случилось? Когда я вижу слово в книге, мне не нужно его разбирать по буквам, слово – будто рука, которая касается каких-то струн в моей душе, и когда я вижу эти слова, вся душа начинает петь, и потому я так быстро читал и пел, что пела-то вся душа моя. А о тебе я не подумал, прости!» Вот человек, который тоже свое знание о Боге, свой опыт о молитве, свой опыт о неразрывной встрече с Богом мне тогда передал. То есть я от него этому не сумел научиться, но я понял, о чем речь шла.

Я понял позже, что Феофан Затворник хотел сказать, когда писал в одном из своих писем, что нам надо вчитываться в слова молитв, вдумываться в них, вчувствоваться в них (это его собственное слово) до того, чтобы они стали уже внутренним содержанием нашей души, чтобы, когда приходит время читать вечерние, утренние или другие молитвы, мы могли переходить не от слова к слову, а от живого чувства к живому чувству: достаточно нам было бы посмотреть на эти строки, чтобы вся душа начала молиться, то есть пламенеть перед Богом, трепетать перед Ним. Вот как еще передается знание о Боге, опыт о Боге, но не только так. Часто звук, который переплелся молитвенно со словами молитвы, нам может передать то, что мы умом в этих молитвенных словах не можем уловить. В этом смысл церковного пения, уставного, основанного на опыте, выросшего из опыта молитвы. И это опыт, который люди имеют не только в церковной молитве, но и в опыте жизни в мире, в котором мы находимся. Есть звуки, которые доходят до нашей души и ее воскрешают, рождают. Я вам дам пример, который уже давал в прошлом, но мне хочется в этих беседах, которые являются просто думами моими, поделиться с вами всем, что мне очень дорого.

Был у нас певчий Павел Федоров – замечательный бас, пел в церкви с детства. В какой-то момент у него нашли рак, оказалось, что поздно что бы то ни было сделать, он лежал в больнице и постепенно угасал. Я его посещал каждый день. Вначале я служил короткий молебен, он пел, а я произносил те части, которые не пелись. Потом у него не стало хватать сил на это, и я перешел на пение. А в какой-то день я пришел, и мне старшая сестра говорит: «Напрасно вы трудились сегодня прийти, он при смерти, он за пределом всякого общения с землей. И ужас в том, что его жена и дочь, которые были за границей много месяцев, только теперь смогли приехать, он с ними даже проститься не может!» Я поднялся в его комнату, стал на колени рядом с ним, попросил жену и дочь сесть по другую сторону кровати и этому человеку, который был за пределом сознания или восприятия, стал петь песнопения Страстной седмицы и Пасхи. Я их пел, как умел, некрасиво, но честно, от души, потому что я верил в то, что они говорят, и верил, что в них сила Божия, которая может вернуть сознание этому человеку. И в какой-то момент я почувствовал, что сознание в него возвращается, как волна, поднимается в нем сознание. Он открыл глаза, взглянул на меня. Я ему сказал: «Павел, ваши жена и дочь только что приехали, проститесь с ними, раньше чем умереть». Он повернулся к ним, они простились, и затем я ему сказал: «Теперь вы можете умереть с миром». Он закрыл глаза и умер. Здесь речь не идет о том, что я пел каким-то образом, который мог возродить жизнь в нем, – просто вся его душа ожила от этих слов и моего несовершенного пения.

Если говорить о звуке, вы, может быть, знаете – или не знаете, – что есть в требнике молитва освящения колокола, и этой молитвой выражается прошение о том, чтобы Господь дал этому колоколу такую благодать, чтобы его звук доносился до людей и возрождал в них вечную жизнь.

А что сказать о встрече человека с Богом, как бывало у апостолов?! Я хочу вам напомнить только об одном случае. Христос говорил окружавшим Его людям о том, что Ему надлежит умереть и что Он является хлебом жизни. Люди стали отходить, и Спаситель обратился к Своим ученикам и говорит: не хотите ли вы тоже отойти? И Петр, говоря от имени всех, сказал: куда нам уйти от Тебя? У Тебя глаголы вечной жизни (Ин 6:68). И эти «глаголы вечной жизни» – не описательные слова, вы не найдете в Евангелии описания вечной жизни словами Спасителя. Нет, Его слова ударяли в душу, уходили в самые глубины человека и рождали в ней, в этой глубине, вечную жизнь, которая дремала или которая была, как Лазарь во гробе, видимо, мертвая и воскрешалась этими словами – не звуком Его голоса, не самыми словами, а тем, что доходило через этот звук. Вот каким образом Бог непостижимый, Бог, Который является непроницаемой тьмой, если мы хотим проникнуть в Его присутствие, но является светом, который нас озаряет, если только мы склоняемся перед Ним, – вот каким образом Бог открывается нам, потому что изначально Он нас создал созвучными с Самим Собой; и вот как через одного человека, через общину Бог может открыться и множеству людей.