какой они превратили «Рысь»?
— Мы казались слишком легкой добычей, — ответил Зай. — Слишком очевидной. Сигнал, переданный Хоббс, был слишком коротким. Наверное, риксы решили, что мы — это и есть обломки.
Корабль задрожал. Послышался негромкий стон, он стал громче, а потом утих.
— Теперь они снова нацелились на нас, сэр. Перенесли огонь с груды обломков на «Рысь». Но мы уже вне зоны опасного попадания. Гравитационное орудие выпустило луч половинной мощности, широкого охвата. Пять тысяч гравитонов.
Зай вздохнул. Такой мощности едва хватило бы, чтобы вызвать у человека рак кожи. За счет чувствительности своего вестибулярного аппарата сам он ощутил гравитонную атаку в виде легкой тошноты, не более того.
— Включайте внутреннюю диагностику, — распорядился он. — Прикажите экипажу оставаться в тяжелых скафандрах.
Фрегат получил много повреждений, а обстрел хаотичными гравитонами низкой интенсивности мог еще какое-то время продолжаться, постепенно затихая по мере того, как будет расти расстояние между «Рысью» и риксским крейсером.
Они снова уцелели.
Дом за много десятков лет дом разросся во все стороны.
Изначально выстроенный на вершине горы, он пустил корни глубоко в мантию планеты Родина, чтобы найти в ее недрах геотермальную энергию. Сейчас, когда наступило лето, с шести балконов открывался вид на искусственные водопады и сады, простиравшиеся до самого горизонта. Дом украсил соседние горные вершины специально засланными стаями искусственных бабочек, способных существовать автономно. Зеркальные крылышки этих бабочек отражали солнечные лучи и отбрасывали их на растения, помогая им выживать, а воде — течь. Благодаря бабочкам на окружающие снега ложились изящные тени, а бледно-алый арктический закат играл тремястами шестьюдесятью оттенками. Процессоры дома были расставлены повсюду: захоронены в каменных туннелях в недрах горы, припрятаны на дальних участках земель, рассеяны по снегам на сотни километров. Огромный дом на полюсе, отрезанный от остального мира, принадлежащий женщине, наделенной сенаторскими привилегиями, был отдельным миром, существовавшим по собственным законам.
Но сегодня домом владело определенное беспокойство, чувство неуверенности и сомнений, выражавшееся в виде легкой дрожи, пробегавшей по электронным системам. Возникла новая ситуация — та самая, которую дом обдумывал и моделировал на протяжении нескольких десятков лет, но никогда не пробовал на практике. Впервые в доме одновременно находились двое людей.
Хозяйка принимала гостя.
Дом обшарил свои подземные кладовые, исследовал все то, что было специально доставлено самолетом к визиту лейтенанта-командора, а также — неприкосновенные запасы, пролежавшие нетронутыми сто лет. В кладовых хранилось, конечно, намного больше продуктов, чем могли съесть двое людей за четыре года, а уж тем паче — за четыре дня. И все же беспокойство сохранялось. Этот визит для дома был шансом показать хозяйке, каких успехов он достиг за те долгие годы, пока здесь никто не жил, продемонстрировать результаты своей долгой независимой программы расширения и усовершенствования.
Обед был уже продуман. На нескольких уровнях выше геотермальной станции кипела работа, там готовился тропический банкет. Ферментированный подорожник, щедро украшенный зеленым тамариндом. Предварительно замаринованная капуста, вырезанная в форме цветочных лепестков, а затем на миг обжаренная в микросекундном плазменном поле. Морские креветки, которые обычно занимались очисткой водных запасов дома, несколько часов вываренные в карамели. Пудинг из длиннозерного риса и пальмового сахара, посыпанный пудрой из тертого кокоса, чтобы по цвету быть похожим на флотскую форму лейтенанта-командора. На каждую перемену блюд полагалось по двадцать миллилитров водки, настоянной на личи, рамбутане, папайе и косточках манго.
Но теперь дом впал в отчаяние и думал о том, что этого, пожалуй что, много. Правила этикета четко гласили: при любом визите самым роскошным должен был быть не первый обед, а последний. Лаурент Зай задерживался, и дому предстояло превзойти самого себя целых четыре раза подряд! А что, если хозяйка опять передумает? Ни мощности процессоров, ни какого угодно количества альтернативных вариантов, ни войск машин — ничего этого не хватило бы, чтобы исполнить редкостный человеческий каприз.
О чем они сейчас разговаривали?
Дом вернул свое внимание туда, где хозяйка стояла рядом с недавно произведенным в капитаны Лаурентом Заем. Они находились на западном балконе и, обнявшись, смотрели на озаренные закатным солнцем три небольших колокола, на которых лежали шапочки красноватого из-за наличия особых водорослей снега. «Хороша композиция», — самодовольно подумал дом. Хозяйка все еще улыбалась после поцелуя, которым они с капитаном обменялись после того, как она предложила ему задержаться.
— Четыре дня — это так мало, Нара, — сказал Зай.
(Дом с этим не был согласен. Приготовить двенадцать трапез, обустроить четыре заката!)
— Мы можем сделать их длиннее.
— Надеюсь. — Взгляд Зая упал на сад, уставленный ледяными скульптурами, изображавшими насекомых. — У нас столько разных технических способов для того, чтобы заставлять абсолютное время бежать быстрее. Анабиоз, релятивистские путешествия, симбиант. Но у нас нет ничего для того, чтобы несколько дней показались дольше. Хозяйка рассмеялась.
— Уверена, мы что-нибудь придумаем, — сказала она и прижалась к гостю теснее.
— Уже придумала?
— Да, придумала. Пожалуй, обед подождет.
С затаенным ужасом дом следил за тем, как они идут к спальне.
В комнату вошла короткая летняя ночь, и Нара Оксам подумала: «Целый день без лекарства, отключающего эмпатию». Так долго. Ей нужно было почаще вот так прилетать сюда из столицы и совершенно освобождать свой разум от лекарства, не опасаясь толп народа.
Она посмотрела на спящего Лаурента. Возможно, порой ей нужны дозы безумия.
После прилива апатии в течение первых нескольких минут эффект лекарства постепенно уменьшался. Медленно тянулись часы, и эмпатическая чувствительность Нары нарастала. Весь день ее дар был активен. Эмпатическое чутье словно бы исследовало свои пределы, приспосабливалось, помогало Наре ощутить себя спокойно с тем человеком, который находился рядом с ней. Ее эмпатия ложилась на контуры его мыслей, будто покрывало снега на один из садов возле дома. С того мгновения, как Лаурент рассказал ей о Дханту, он вроде бы сумел восстановить душевное равновесие. Нара видела, что его разум окреп на фоне догматов «серой» религии и военной дисциплины.
Несмотря на то что убеждения Лаурента зиждились на понятиях, для Нары чужеродных, ее радовало все, что могло унять его боль.
Нара гадала, а хорошо ли это для нее — позволить себе так сильно привязаться к человеку, которого она едва знала и который был ее самым настоящим политическим противником.
С человеком, который скоро уйдет, улетит так надолго.
Лаурент пошевелился.
— Разожжем камин? — спросила Нара.
Они встали с постели и открыли окно в северной стене спальни, чтобы полюбоваться розовым ночным небом и ощутить арктическую прохладу. Нара любила разгар полярного лета. Солнце пряталось за горами, но никогда не уходило за линию горизонта совсем. Нара гадала, а каково же здесь в ту половину года, когда свет, а не тьма длится всего один час из десяти.
Они выбрали сухие, расколотые поленья и развели в камине жаркий огонь — настолько жаркий, что пришлось отодвинуться от камина, и улеглись на спину, головами к открытому окну.
