Рикс вдохнула, выдохнула и начала:
— Вашу Императрицу убили не мы, а ваши аппаратчики.
— Конечно, — прошептала Хоббс. Ведь судя по видеозаписи боя во дворце, так все и было. В убийстве сестры был повинен Император.
— Но это не та тайна, которая касается тебя, Зай, — добавила Херд. — Перед гибелью Императрицы внутри ее тела побывал Александр — из-за того, что внутри нее находилось некое устройство.
— 'Поверенный', — уточнил капитан Зай.
— Именно так. Александр взял это устройство под свой контроль, как все прочие электронные приборы на Легисе, и смог заглянуть внутрь Императрицы. Александр кое-что увидел.
Рикс-боевик продолжала рассказ, и ее негромкий голос стал звучать нараспев. Казалось, она рассказывает детскую сказку. Она склонила голову к плечу Раны Хартер, а мертвая женщина стояла рядом и гладила связанные руки Херд.
Рассказ занял пятнадцать долгих минут.
Хоббс понимала, что для нее связь с миром «серых» порвана — из-за ложного обвинения в Ошибке Крови, из-за тех мучений, которые довелось пережить «Рыси», и вот теперь капитан Зай, казалось бы, поставил точку в этом перечне — он совершил самую настоящую измену. Но то, о чем говорила рикс, — это было нечто совсем иное. Из-за ее слов капитан Зай опустился на пол, и его вытошнило, а сама Хоббс чувствовала себя так, словно из нее последние убеждения выдергивают будто кишки крюком из рыбьей утробы. И потом все стало иначе.
Ожидая, что капкан, выставленный Императором, вот-вот захлопнется, Нара Оксам вела себя очень осторожно.
Она инстинктивно чувствовала, что со временем сотрудники Политического Аппарата обязательно узнают о послании, которое она отправила Заю. Вероятно, они уже все знали об этом и просто ожидали удобного момента, чтобы выступить против нее. Проведя дома несколько нервных и почти бессонных ночей, Оксам решила ночевать в своем сенаторском офисе, где ее защищала граница Рубикона. Как правило, так не случалось, чтобы сенатор вдруг неожиданно исчез без какого бы то ни было объяснения, но обвинения в государственной измене в военное время Политическому Аппарату вполне могло хватить для того, чтобы сделать исключение.
Но когда капкан начал захлопываться, все закрутилось очень быстро.
Вести разлетелись по столичной инфоструктуре со скоростью пламени, вспыхнувшего в атмосфере чистого кислорода. Началось все со светских сплетен, отлично состряпанных, но все равно выглядящих маловероятно. Тогда были подброшены доказательства. Фотографии Оксам и Зая во время разговора на приеме во дворце у Императора десять лет назад. Схема прохождения первого послания Нары Заю. Отчеты о повестке дня заседаний военного совета (те пункты повестки, по которым в итоге был задействован закон о столетнем табу, были жирно замалеваны черной краской). И наконец — ее голос, диктующий первые несколько слов предупреждения Заю. Голос был синтезирован — для вящего эффекта.
На протяжении нескольких судорожных утренних часов вопрос о государственной измене, совершенной сенатором Нарой Оксам, передвинулся с последних страниц, где публиковались сплетни и разбирались теории заговоров, к ярким заголовкам, разместившимся на периферии всех каналов, вещавших в поле вторичного зрения.
Сотрудникам новостных каналов было строго-настрого запрещено даже гадать по поводу того, какие именно секреты раскрыла сенатор своему возлюбленному воину, однако для доказательства ее вины вполне хватало нарушения закона о столетнем табу. Эта молодая упрямая женщина обманула доверие императора.
В то утро, когда «бомба» взорвалась, Нару пробудило накопившееся в городе напряжение. Этот нарастающий гнев миллионов людей вполз к ней в голову, подобно тому, как сигнал будильника прорывается в сон крепко спящего человека. В те краткие мгновения, пока длилось ее безумие, Нара видела, как раздувшееся тело столицы бьется в конвульсиях, похожее на выброшенного на берег кита, пытающегося в жутком, нелепом посмертном спазме согнать со своего трупа птиц-падальщиков. И падальщики, взлетев, на какое-то время решили оставить свое пиршество, где угощением им служила военная экономика, и переметнулись к новой цели.
Сенатор-изменница: живая добыча.
Эмпатическое видение начало угасать. Сенатор Оксам ощутила собственное тело, почувствовала чью-то руку на своем запястье: кто-то орудовал с ее противоэмпатическим браслетом. Она открыла глаза, готовясь обрушить на наглеца бурю возмущения. Но на коленях рядом с ней стоял хмурый Роджер Найлз.
Оксам зажмурилась и снова открыла глаза.
Доза лекарства оказалась высокой, и буквально через несколько секунд Нара смогла мыслить ясно и четко. Она сразу же поняла, что случилось. Это и была та самая западня, которую приготовил для нее Император. И она вошла в западню, все прекрасно зная и понимая.
— Что ты наделала, Нара? — спросил Найлз. Оксам подняла руки, поднесла ладони к лицу, потерла щеки, чтобы убедиться в реальности собственного тела. Пошевелилась, села. После ночевок на диване в кабинете у нее всегда побаливала спина.
— Я мало что могу тебе рассказать, Роджер. Закон о столетнем табу.
Он горько усмехнулся.
— Ну да,
— Я должна была рассказать Лауренту о том, что задумал Император. Я знала, что меня поймают, но я должна была спасти его.
— Они требуют твоей крови, Нара.
— Знаю, Роджер. Я хорошо слышу их голоса. Она махнула рукой, и перед ней возникло поле вторичного зрения. Картина, наблюдавшаяся в синестезическом пространстве, подтвердила сказанное Роджером Найлзом и нарисованное эмпатией. Ее историю пережевывали на всех новостных каналах. Оксам быстро пробежалась по некоторым из них: ее голос и фотография, текст бесполезного ордера на ее арест от Политического Аппарата, какой-то лоялист, с высокой трибуны требующий ее изгнания из Сената. Изгнание из Сената, как понимала Оксам, было ключевым моментом. Лишившись сенаторского иммунитета, она стала бы самой обычной гражданкой Империи. Банальной изменницей, которую не в силах был защитить Рубикон.
— Я предупреждал тебя, Нара. Почему ты не послушалась меня?
— Меня могут вышвырнуть, Роджер?
— Из Сената? Прецедент имел место, но такого не случалось уже сто пятьдесят лет.
— А в тот раз какая была причина? Найлз заморгал, пошевелил пальцами.
— Убийство. Утопианка убила своего любовника. Задушила в постели.
Оксам вяло усмехнулась. Она-то, по крайней мере, нарушила закон не для того, чтобы убить возлюбленного, а для того, чтобы его спасти.
— Это выглядит гораздо более драматично, — заметила она.
— Но тогда и речи не было о преступлении против государства, — возразил Найлз. — В протоколе о лишении этой дамы сенаторских полномочий значилась формулировка «за неподобающее поведение». Это обвинение будет помягче государственной измены, я бы так сказал.
— Как долго это тянулось?
— Сорок семь дней. Устроили суд перед Сенатом в полном сборе. Свидетели, совет защитников и даже психолог.
— И в итоге ее изгнали из Сената. Найлз кивнул.
— А как только она лишилась сенаторского иммунитета, гражданский суд обвинил ее в убийстве. Ее лишили Возвышения и приговорили к пожизненному заключению.
— Все же это лучше, чем обескровливание.
— Господи, Нара, — проговорил Найлз дрожащим голосом. — Неужели ты действительно сделала это? Выдала Заю секреты военного совета?
— Да. Чтобы спасти его.
