наступающей на пятки войны, предательства мужчин, которые в её жизни непременно будут…
Этот день такой же как и другие. Ожидая его прихода, Юлия с Адой подлетели к двери. Но ритуал встречи не состоялся. Ада застыла в растерянности. Он вернулся не один, привёл к ужину гостя. Это их с Юлией старый знакомый ещё по Монголии. Пока мужчины рассматривали фотографии и делились новостями, Юлия приготовила пельменей. Костя открыл коньяк. Вечер прошёл за воспоминаниями. Рассказывать друг другу было что. Говорили о службе и семьях. В завершении ужина Люлю подала пирог с черешней и заварила чай. Все, кто служил у границ с Китаем и в Монголии любят чай. Эта привычка осталась почти у многих.
— Хорошо живёте, мирно, с пирогом, — невесело пошутил гость.
— Что, плохо? — насторожился, искоса поглядывая на Юлию и Аду Рутковский. Не хотелось бы пугать своих девочек.
— Хуже не бывает. Летают, как у себя дома. Стрелять не можем. Приказ:- 'Огня не открывать'. Наглости через края, аж телефонный провод по дну речки проложили. На пограничные станции пребывают немецкие воинские эшелоны. Гонят танки, орудия, пехоту. Уже и не прячутся, — рассказывал гость. По Аде прошёл ток. В школе часто спорили, мол руки у фашистов до нас коротки. Но другие возражали, что может и коротки, зато загребущи.
— Готовятся основательно, — отпивая остывший чай, вздохнул Рутковский.
— Не то слово. Капитально.
Юлия тут же отправила дочь. Она быстро дофантазирует, что не сказали. Та недовольно оглядываясь и надеясь, что вернут, вздыхая и вытягивая губы, ушла. Они просидели всю ночь. Он уговаривал жену пойти спать, но Юлия, прижавшись к его плечу, дремала рядом. 'Зачем ей тот сон без Костика'. Гость должен был утром выезжать. Рутковский вызвал свою машину, чтоб отвезти его в Житомир, это рядом с гарнизоном. Вышли его провожать. Осторожно спускались по узкой скрипучей лестнице. Дубовая, тысячу лет простоит, но скрипит, подлюга. На каждой площадке по две квартиры. Самый сон у людей, старались не разбудить. На каждом этаже горело по одной голой лампочке. От их тусклого света по стенам запрыгали их, вытянутые до потолка, тени. Военный городок спал. Небо, усыпанное звёздами, казалось почти сказочным. Подумалось: 'Вот сейчас пронесётся по нему, какой — нибудь гоголевский бесовский персонаж и даже не удивимся!' Недели две стояла прекрасная погода. Было тепло. Всё цвело и пахло. В ночи особенно. Запутавшись в хаотичном падении, звёзды гроздьями, висели и в тонких ветвях ив, посаженные строго вдоль дорожки. Ивы отбрасывали на дорогу причудливые тени и ещё больше распаляли воображение. Не ясно вырисовываясь, те обретали странные формы. Нежные грозди цветов белой акции вспарывали вечер, уносясь хмельным облаком в небо. Они стояли гордые и праздничные, как подобает невестам. Пахло сиренью на углу дома и ландышами на клумбе под окнами. Тихая мирная ночь благоухающей садами, хлебом и добром Украины… Мужчины топтались на месте, курили, ждали машину. Юлия жалась к мужу. На них вышла, вывернувшись из-за угла, загулявшаяся до рассвета парочка. Парень нежно прижимал к себе разомлевшую от ласок девчонку. Не ожидая никого увидеть, они, ойкнув и взявшись за руки, унеслись под пушистые, своим свадебным нарядом, акации. За третьим домом начиналась низина, заросшая беспорядочно деревьями и кустарником. Вот туда молодёжь и припустила. Они посмеялись, вспомнив каждый свою молодость. Заметив, как Юлия зябко повела плечиком, Костя прижал её к себе, чмокнув в порозовевшую от смущения щёчку. Прикусив мочку маленького ушка, прошептал: — А помнишь, Люлю, наши прогулки?
Бросив быстрый взгляд на гостя, она ещё больше смутившись, кивнула.
— Вот сколько вас знаю, всегда поражаюсь вашим отношениям. Всю жизнь точно молодожёны.
— Так и есть, — засмеялся Рутковский, пряча её маленькое тельце в своих больших руках. — У нас каждый день медовый месяц.
— Остаётся завидовать. Вам досталась лучшая из женщин. Я и через пятьдесят лет вас представляю только любящими и вдвоём.
— Это так, — сказал Рутковский тоном мечтателя и нежно посмотрел на жену.
Люлю в счастливом смущении зарыла лицо у него на груди и, проскользнув пальчиками под китель, поскреблась. Он понял её предупреждение и перестал смущать. Освещая светом фар, подошла машина. Мужчины обнялись. Оба знали — прощались. Он на самом переднем рубеже. Ему первому принимать бой. Да и Костя не за тридевять земель от рубежа… Увидятся ли ещё. Вновь заработал мотор и машина, освещая и так уже проглядывающую сквозь рассвет дорогу, ушла. Они стояли на крыльце, спать не хотелось. Люлю не торопила, сонно моргая в его объятиях. Голова разрывалась от тревожных мыслей. Сердце беспорядочно стучало. Это заметила даже Юлия.
— Костя, ты расстроился? — прощебетала она.
— Есть немного. Ты не пугайся, но может так статься, что война стучится в дверь. Мы непременно остановим их и выдворим прочь. Однако придётся потерпеть.
Такая сказочная ночь… Какая война… И тем не менее: не зная своей судьбы, они стояли в тот вечер у кровавого порога войны. Пройдёт месяц и жизнь вместе с мечтами полетит кувырком. Время расколется: до войны и после.
У Люлю дрогнули плечики. Он крепче прижал её к себе. Осторожно коснулся губами виска. Подумал: 'Удивительно, как в этой маленькой женщине уживаются вместе, не мешая друг другу, сила и слабость'. Разнежившись, вдруг предложил:
— А пойдём, погуляем. Как тогда в вашем городке, а?
Скорее всего, это предложение последовало не вдруг. Чувствовала, ему нужно было расслабиться. Стараясь быть игривее и беспечнее: она улыбнулась. Мол, а что, гулять, так гулять. Взяла его за руку и они, точно те молодята, рванули под дурман акаций. Какой это был рассвет! Сказка! Он потом остыв, огляделся и, усмехаясь прикинул:- 'Хорошо, что никто не видел, а то б народ обалдел. Комкор, на старости лет с ума сошёл, жену в цветах купает'. Крепко сцепив ей ноги узлом своих рук, он подбросил жёнушку, как можно выше в белое облако любви и чуда. Для него не напряг, а малышке радость.
— Костик, это всё моё? — шептали её маленькие губки.
— А чьё же ещё, радость моя. Только твоё! — деловито объяснял он.
— Милый, это такой райский подарок, я сгорю от счастья.
Прищурив синие глаза, так что те превратились в щёлочки, задорно, но с перебарывающей нежностью, сказал:
— Я буду любить тебя даже головёшкой.
— Пересмешник, — шутливо замахала она руками.
— Только твой, моя принцесса, — уточнил он.
— Чем я могу отблагодарить? — звенел её голосочек, словно колокольчик в цветах.
— Можешь, — тихо посмеивался он, — вернёмся домой и отблагодаришь. А начать можешь прямо сейчас.
— Но это безрассудство, — сказала она шёпотом, оказавшись вновь на уровне его лица.
— Давай будем безрассудными, — ответил он ей поцелуем.
Они целовались, до тех пор, пока не закипела кровь. Её не оторвала от него, даже задеревеневшая от закинутой назад головы, шея, но против огня она бессильна. Торопливо сорвав, дурманящую весной и любовью, гроздь акации и подхватив жену на руки, он рванул в дом. А с утра вновь служба. Надо спешить, успеть сделать как можно больше. В этом их спасение. Уже дошли слухи, что немцы назначили своих губернаторов и комендантов на приграничные города.
Утром, выходя из подъезда, он бросил взгляд на акации, вокруг цветов жужжали пчёлы. Сами цветы блистая царственными гроздями распространяли сладковатый запах. Улыбнулся. Потом новым мыслям нахмурился: 'На какой чёрт нам война?! От гражданской ещё не отошли. Полегло несчитано. Люди не успели посвятить себя чему-то важному в жизни. Разве плохо жить спокойно? А есть ещё и любовь…'
Он стоял у карты развешанной на стене и смотрел на чёрные стрелки подошедшие к самой границе и это не за тысячу вёрст, а рядом, рукой подать. Фашизм у границ, а страна не готова к отражению. Нет техники и обученных кадров. Он закурил и прошёлся по кабинету. Скрип собственных сапог раздражал. Он перенёс пепельницу на подоконник, присел сам. Против воли прислушался к себе. Сердце застыло, как перед бедой. Была самая обыкновенная суббота. Юлия просила прийти пораньше, но не получилось. 'Ничего,
