отвернулся. Испуганный 'воробушек', вот связался… Это всё дурацкий характер. Всю жизнь боялся баб. Стеснялся своего роста, телосложения, мужской силы и красоты, на которые другие не могли не обращать внимание. Казалось, что природа обделив других мужиков слишком много отвалила ему. Страшно хотелось быть как все. Люлю знала об этом и беззастенчиво пользовалась. Ей в голову даже не приходило ревновать. Уверена была, что только её. Хотя во мне иногда что-то пробовало бунтовать. 'Я что не мужик?'. Но Люлю посмеивалась и не раз предупреждала, что со своей бестолковщиной могу попасть как кур во щи. А ведь так и получилось. Зачем мне эта малявка. Представилось вдруг, что вот такой же пусть и бравый дядька, но в годах, обнимает Адусю. Похолодел и соскочив с кровати, побежал курить. Естественно, предлог. Нет, это ерунда, глупость, несуразица. Юлия умная женщина. Она присмотрит за ней. Она объяснит и научит её… Через час, я раскаивался. Только, что толку, назад время не открутишь. Жизнь не кино. Остаётся одно, для успокоения совести, пожалеть и поберечь этого 'воробышка'. Она ушла. Вернее я отправил отвезти девчонку своего водителя. Курить хотелось постоянно. Выкурил полпачки. Накурился так, что крутило голову. Во мне боролись сейчас два чувства. Первое — восторг. За прошедший, такой нелёгкий, кровавый период боёв, потерь и дорог, я был с нормальной женщиной и получил от этого удовольствие. Естественно бабы были, но какие, те что пользовали всех, это унизительно… Этот случай совершенно иной. Свалился огромный, накопившийся за время воздержания нервный пласт. Было легко, как после парной с берёзовым веничком. Но радости это всё равно не доставляло. Подумал: откуда той радости взяться, если Юлия далеко от меня. А с другой женщиной, это только потребность. При воспоминании о Люлю вся лёгкость испарилась. Стыд обжёг душу и я принялся сожалеть, ругая себя, на чём свет стоит. Подумал: в иных случаях до копаний в душе вообще не доходило… Здесь же нервничал, суетился. Отчего? Не гулящая — отсюда жабой засела вина.
Курил папиросу за папиросой, смотрел в окно на холодный свет звёзд и шептал: 'Юля, милая, люблю тебя и Адусю. Прости меня, свет мой, я оказался сильным перед одиночеством и страхом вас потерять. Выстоял. Ни разу не сорвался. А хмельное вино тройного счастья упавшего мне в руки в один день свело меня с ума. Я сделал глупость, изменил тебе. Нет, Юлия, не сердцем и душой. Они только ваши с Адусей, а телом. Мне стыдно Люлю, но вокруг война и я мужик. Фронт стал моим домом. Надеюсь, любовь моя, что ты об этом никогда не узнаешь. Да и откуда. Где я и где ты. Это меня чуть-чуть утешает. Сам я никогда, милая, чтоб не огорчать и не расстраивать тебя об этом не напишу и не заикнусь. Вы и так с дочкой натерпелись. Мои письма к тебе будут только о любви к вам, о том, как я скучаю и надеюсь на встречу с вами'. Воодушевлённый сел и принялся писать письмо жене. Но всё равно было хреново. Казалось пишу ни о том. Рвал лист и писал по — новой, что жив, здоров, что безумно люблю её и Адусю. Мечтаю прижать к груди. Искал в строках к жене успокоения. Достал платок устроил его на груди. Но лучше не стало. 'Старый дурак, сам измаялся, душу испоганил, ещё и девчонке жизнь сломал. Мог бы и справиться с ситуацией, устоять. Война изменила многие понятия, сделала возможным то, что прежде считалось немыслимым'. Попробовал разобраться: почему, так скрутило? Ведь были бабы мимолётом. Даже не чихнул. А с этой… Молодая? Потому что было неплохо? Досталась непорочной… Скорее всего, последнее. Вина по рукам повяжет. Как правило, люди делятся на тех, кто к себе относится — строже не бывает и которым на всё с гуся вода. Вот я тот, кто к себе с ножом. Себя заем ладно, хуже другое пойду ещё. В бабе увязаешь. Если раз влез, всё, топать будешь, пока хвост не прищемят. Она. Судьба. Сверху. Но сам уже не остановишься. Хотя за что мордовать-то себя. Сама ж пришла и согласилась на эту роль. Никто не принуждал. Заставил было лечь себя спать, потушил лампу и тут же представил, что ты рядом. Так было часто. Боже! Как бы я забыл в твоих руках о многом… В темноте побрели воспоминания: ты в трикотажной с кружевом сорочке, плотно облегающей очаровательные формы, скользишь между шкафом и трюмо. Караул! Задавленный своей виной, я вскочил.
За окном крепчал морозец, а как же иначе, бодренько хрустела под армейскими сапогами и валенками зима. Мерили свои караульные часы часовые. Теперь по скованным морозом дорогам в войска привезли зимнее обмундирование — армия оделась с ног до головы. Вышел, прошёлся. Вернулся, сел за стол, пододвинул опять планшет, достал лист и карандаш… 'Столько месяцев без тебя, счастье моё. Получил весточку и так обрадовался, что сошёл с ума. Как вы там обходитесь без тёплых вещей, ведь уехали налегке. Я отправил деньги, непременно купи себе, а то всё потратишь на Адусю. Безумно хочется прижать тебя к своему сердцу. Ты должна верить и не сомневаться во мне. Я только ваш с Адусей. Бываю в Москве. Попрошу комнату, переведу вас, и мы будем хоть не часто, но встречаться'. Не выдержал, достал фотографию, её платок, положил их рядом на подоконник. Звёзды по-прежнему равнодушно брели по небу. 'Костя, что ты наделал!' — всматривался в родные черты, и казалось, что она именно это укоризненно говорит. 'Вся жизнь пошла с этой войной кувырком. Нет прежнего Костика. Я что-то приобрёл новое и что-то потерял. Но ведь так и идёт жизнь… А если Люлю не примет меня таким? Нет, я больше никогда с ней не свяжусь. Седьмой дорогой буду объезжать тот госпиталь. На кой чёрт, я сунулся с жалостью к той малявке'. Вновь сел за стол. Написал ещё одно письмо, пусть Люлю верит, что я её люблю, и уснул прямо на столе. В кровать не хотелось возвращаться.
Вообще-то в войну время не торопилось. Но и стоять на месте не выходило. Бежали дни, шли месяцы. В каждом из них оседала частичка жизни. Какое-то время получалось избегать встреч. Голова, настроенная на борьбу и победу занята была совершенно не бабским делом. С этим жил, засыпал и просыпался. Волновало, как лучше, грамотнее, качественнее и с меньшими потерями воевать. Система ячеечной обороны, которую их учили строить, и которая по теории выглядела красиво, оказалась для войны не пригодной. Сменил солдата и попробовал сам посидеть в том окопе и надо признаться чувствовал в этом гнезде себя плохо. Шёл бой, а я ничего не видел и не слышал. Меня всё время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли в соседнем гнезде другие бойцы или их там уже нет. Вернувшись, собрал командиров и, обсудив свои наблюдения, они решили перейти на траншеи. Не зря народ сказал: на миру и смерть красна. Не откладывая, в части пошли указания. Воевать стало приятнее. Ведь война давно уже стала их домом и бытом, и ежедневные атаки, схватки с танками и отражение налётов авиации, всё не прошло впустую. После стольких ошибок, потерь и разбитых голов — воевать научились.
Выехал на передовую. Ехать было радостно. Кругом трупы гитлеровцев, искорёженная хвалёная немецкая техника. Правда попал сегодня под бомбёжку. Обратно, учитывая дневной налёт, возвращался поздним вечером. После неудач немцы озверели и гонялись днём за всем что движется. А тут налетели 'юнкерсы' и ночью. Молотили почём зря. Не только бомбя, но и прошивая землю очередями. Такое решето кругом. На нём ни царапины. Фантастика! Потрогал её платок в кармане и улыбнулся: 'Значит, твоя любовь Люлю всё ещё хранит меня'. Деревушка горела, как свечка. Это наверняка пронюхали, что я здесь. Каждый день фрицы устраивают нам головоломку. Вчера сбросили мешки из плотной бумаги. Бойцы разрезали, какие-то букашки. Отправили в Москву на экспертизу. Выяснилось, что ничего страшного, просто фрицы решили поиграть на нервах. Теперь в российских лесах будут бегать немецкие букашки диверсанты. Достал портсигар, вынул папиросу, закурил. Глотнув дыма подумал: 'А вообще-то тишина по всей линии фронта настораживает. Всё это не спроста. Фашисты наверняка что-то затевают. Юлия, милая, когда же я тебя, свет мой, увижу теперь'.
В госпиталь попал с Казаковым и писателями, шли проведать сибиряков отличившихся при штурме водохранилища. Мужики в сильный мороз под огнём врага форсировали бушующий ледяной поток. Фашисты подорвали дамбу. Ребята в ход пустили всё: заборы, ворота, плоты….- всё, что могло держаться на воде. И вот на этой флотилии, сибиряки, преодолев серьёзное препятствие, принудили врага бежать. Артиллеристы Казакова хорошо обеспечивали штурм. Среди них тоже много пострадавших. Бойцы — это сердце победы на войне. Я не мог не поехать. Повезло, она не попалась на глаза. Почти бегом пронёсся на выход. Мол, вы оставайтесь, беседуйте себе, а мне срочно надо. Серьёзные дела. Очень серьёзные… Только от судьбы видно не убежишь. Не вышло, не смотря на благие намерения. Столкнулся лоб в лоб. Называется удачно съездил… Барышня точная. Сама нашлась. Её глаза сияли, как два уголька, во влажных губках застыла улыбка.
— Здравия желаю товарищ командующий! Разрешите пригласить на чай. Коллектив просит. — Насторожённые глазки по-кошачьи улыбаются.
Замер как соляной столб. 'Опять влип, козёл старый. По спине гуляют мурашки. Со смертью в прядке играю, немцев не боюсь, а баб… Послать бы её к чёрту. Не удобно. Придётся идти. Нельзя обидеть людей устроивших ради писателей посиделки'. Люди — то непричём… Они с таким восторгом смотрят на меня, как
