арки, под которой проходят стройными рядами вооруженные люди. Тяжелая конница, пехота, вспомогательные войска, обоз, приблудные шлюхи.
Теперь у Лагхи нет сомнений в том, что он на войне. Он во главе армии. Он устал. Под глазами у него залегли серые тени. Его меч по-прежнему с ним. Лагха чувствует, что его дела идут неважно. Войско разбито, а подкрепление не пришло вовремя. Он чувствует, что скоро умрет, и знает, что его врага зовут Торвент Мудрый. Он знает, что его враг – император Синего Алустрала. Он столь же мудр, сколь и бессердечен. Торвент Мудрый пускает в него стрелу. Не одну, нет. Смертоносный, воющий ураган стрел. Несколько пробивают насквозь его кованый нагрудник. Он, Кальт, умирает, и в этом у Лагхи нет сомнений.
Перед его мысленным взором выстраивается череда добрых дел, совершенных им за жизнь. О нет, не слишком длинная череда. Словно барельефы на фронтоне дворца харренского сотинальма. Их ровно столько, сколько нужно для украшения. Но не больше. Вот он дарит девушке из постоялого двора браслет с сапфирами. Вот он находит какое-то место, которое все называют Золотым Цветком, и глашатай привселюдно объясняет, что сюда будет перенесена новая столица царства. Вот он треплет Лоскира за вихры. И волны качают поврежденный, но помилованный добросердечным Кальтом парусник врага. «Кальт!» – кричит кто-то, но ему лень отвечать, он отмахивается, словно отгоняя назойливую муху, и послушная его руке картина мироздания снова сменяется.
Какой-то седобородый мужчина («Это мой отец», – знает Лагха) учит его находить места для колодцев, домов и кладбищ. «Честные места», – говорит отец. Он учит Лагху сажать лиловый померанец и пользоваться инструментом, сплошь серебряным. «Я – лозоходец», – понимает Кальт. Он еще очень и очень мал – младше, чем Лагха теперь. Отец вставляет в землю тонкий серебряный прут, похожий на струну. Прут звенит на холодном ветру на высокой хрустальной ноте. А он, маленький Кальт, споро берется за лопату и роет землю поблизости. Влажная земля быстро расступается, раздвигаются корни, но что это там? Из земли на него смотрит пустыми глазницами человеческий череп. Кальт в страхе подается назад. Отец удовлетворенно крякает и убирает со лба седые волосы. Кажется, все идет как задумано. Но Лагху это не слишком радует.
– А что будет после того, как я умру? – интересуется маленький лозоходец.
– Не знаю. Умрешь – и все. Наверное, ничего, – отвечает отец.
Ему явно недосуг вести с сыном просветительские беседы. Он отнимает у него лопату и продолжает копать землю. Наверное, они ищут клад.
Но маленький Кальт не удовлетворен ответом. Какие-то сомнения внутри него. Какие-то предчувствия. Он не верит отцу.
– Ты врешь! – твердо говорит маленький Кальт, глядя на старика отца исподлобья, словно ощерившийся со дна ловчей ямы волчонок.
И все внутри Кальта восстает против слов отца, которые кажутся ему ложью, кощунственной и злой неправдой.
– Он врет, – веско и громко произносит Лагха, обращаясь уже не к отцу, а к некой высшей силе, к третейскому судье, к истине, разлитой в пространстве, и… открывает глаза.
– Твой отец действительно соврал тебе, – подтвердил господин Ибалар, и мягкая льняная тряпица легла на лоб Лагхи. Она должна вобрать пот.
Лагха осторожно озирается. Полумрак его собственной каюты. Очень холодно, но он весь в поту, который течет с него прямо-таки ручьями.
Рядом с ним, прямо на ложе, сидит господин Ибалар. Он серьезен и его кожа изборождена таким количеством морщин, какого Лагха никогда не замечал на его лице. Ибалар кажется старым и озабоченным, словно бы уже прожил тысячу нелегких лет и знает, что будет вынужден прожить еще целую унылую вечность.
«Наверное, я видел сон», – подумал Лагха. Очень длинный и подозрительно реалистичный. Но только где это видано, чтобы один и тот же сон видели сразу два человека? Кажется, господин Ибалар тоже видел его. Или по крайней мере его конец.
– А откуда ты знаешь, что за сон я видел? – спросил Лагха, приподнимаясь.
– Это был не сон, Лагха.
– А что – просто бред? Я просто бредил вслух, ведь так? Я болен?
– Нет, ты молчал. Ты вовсе не болен. Ты здоров. Просто у некоторых необычных людей бывают такие дни в юности, когда они узнают правду о себе. Теперь ты знаешь, кем ты был раньше и что ты делал там, шестьсот лет тому назад.
Эта новость, как ни странно, ничуть не ошарашила Лагху. Вообще-то он и сам подозревал, но не был вполне уверен. Но раз господин Ибалар подтверждает его догадку, значит, она полностью истинна! Лагха сглотнул воздух и кивнул.
– Теперь знаю. Меня звали Кальт Лозоходец. Правильно?
– Да, ты родился в Северной Лезе, потом стал владыкой Ре-тарского царства, потом на несколько коротких и блестящих недель подчинил себе весь Север и погиб в страшной войне с Синим Алустралом. Теперь ты снова пришел в мир, чтобы Властвовать и Покоряться.
– А ты, Ибалар, ты кем был?
– На горе или на счастье, но я не такой, как ты. Я не Отраженный. Мне не дано знать, какую жизнь я прожил там, за границей между жизнью и смертью, за границей между жизнью и жизнью. Да и прожил ли какую-то.
– Значит, я особенный? – с надеждой спросил Лагха, вскакивая на ноги.
– Нет. Ты совершенно обычный Отраженный человек. Ты совершенно обыкновенное та-лан отражение Кальта Лозоходца. И это вовсе не причина для того, чтобы задирать нос.
– Я так и думал, – ответил Лагха и с облегчением вздохнул.
Вечером того же дня Ибалар подвел Лагху к зеркалу, которое висело на стене каюты за парчовой занавесью. Подвел совсем близко и отдернул парчу.
Лагха отшатнулся от неожиданности. В человеке, которого Лагха увидел перед собой в зеркале, уже не осталось ничего от прежнего Дайла окс Ханны. От мальчишки, которого купил господин Кафайралак в Багряном Порту, тоже не оставалось почти ничего.
За те три дня (или три года?), что он пролежал в своей каюте, Лагха необычайно вытянулся и окреп.
Его волосы стали длиннее ровно вдвое. Они стали гуще. Теперь они курчавились локонами, ниспадающими на спину. Его нос приобрел едва заметную горбинку, очертания скул стали строже. Но самое необычное превращение свершилось с его глазами. Они изменили цвет!
Лагха приблизил лицо к зеркалу и всмотрелся с удвоенным вниманием. Так и есть. Глаза были карими, а стали светло-серыми – холодными, пронзительными и глубокими. Лагха с удивлением отметил, что его глаза теперь лучились такой же внутренней силой, какую он чувствовал только во взгляде своего учителя. Его брови теперь были сомкнуты над переносицей. Его губы были приоткрыты в полуулыбке осознанного превосходства. Лагха обернулся к Ибалару.
– Это я?
– Разумеется. – Ибалар положил руку ему на плечо. – Просто, прожив свою предыдущую жизнь заново за три долгих дня, ты повзрослел на три коротких года.
– Это хорошо? – робко спросил Лагха, который никак не мог привыкнуть к тому, что он теперь такой старый, то есть взрослый. И такой ослепительный, такой странный, красивый мужчина.
– Это естественно. Твой внешний облик должен соответствовать твоему внутреннему миру, Лагха.
За три дня он вырос из тех одежд, что пожаловал ему Ибалар. И тот, с шутками и прибаутками, отдал ему штаны и камзол из своих личных запасов.
Лагха то и дело подходил к зеркалу и изучал свою новую внешность. Втайне от Ибалара он начал пытаться привести свои манеры, походку и жесты в соответствие своей новой мужской стати.
В общем, ожидания Лагхи оправдались. Как бы там ни было, а его жизнь с господином Ибаларом была нескучной.
Спустя месяц они сошли на берег в крохотном порту под названием Маяк Скворцов, расположенном при впадении одного из южных рукавов Ориса в море Фахо.
