Место, где жил господин Ибалар, можно было со всеми основаниями назвать жутким.
Несколько лет спустя Лагха узнал, что та местность зовется Мертвыми Болотами. Господин Ибалар звал ее просто «болотами». И, судя по всему, был от своего жилища на сваях просто без ума.
Никаких слуг. Лой уплыл в неизвестность вместе с «Шалой птицей».
Никого, кроме Ибалара и Лагхи. А еще – змеи, болотные гады, птицы и жабы, надрывающие глотки каждую ночь. Совершенно неуловимые четвероногие, снующие по чахлым кустам. Не то хорьки, не то ласки. Какие-то странные зудящие над ухом комары. Человеческие кости, то и дело лезущие под ноги на тропе, что ведет в дом Ибалара.
«Кости выплюнуло болото. Вначале оно их проглотило, а потом – выплюнуло», – пояснил Лагхе Ибалар.
Лагха с нетерпением ждал, когда же ему объяснят, кто такой гнорр. Когда же начнется настоящее ученичество. И ждать пришлось недолго.
– Сегодня я буду читать тебе по-варански и переводить самое непонятное. А завтра читать по-варански будешь ты. И переводить тоже. Я не буду тебя наказывать, если ты будешь нерадив. Я просто убью тебя, – без всякой угрозы заметил Ибалар. Правда, и без всякой иронии.
– А зачем мне говорить по-варански? – несмело спросил Лагха.
Хотя его отец Саин окс Ханна и был коренным варанцем, но никогда в присутствии детей не сказал по- варански ни слова.
Еще во время службы в Новом Ордосе Саин окс Ханна в совершенстве освоил язык Юга. А приняв решение о бегстве, он дал себе зарок никогда не пользоваться наречием своих предков, чтобы ненароком не выдать себя.
От него Лагха подспудно воспринял простую мысль о том, что говорить по-варански – вовсе не такая добродетель, как кажется отдельным книгочеям. Хотя в бытность свою Кальтом Лозоходцем он знал варанское наречие неплохо.
Ибалар бросил на него взгляд, подернутый ледком хорошо скрываемого раздражения.
– Ты будешь гнорром Варана. Первым человеком в Варане, а не в Багряном Порту. Стало быть, ты будешь варанцем и будешь говорить по-варански так же хорошо, как говорят на нем пиннаринские аристократы. Это произойдет не позже, чем к началу следующего полнолуния.
«Ага, значит, через девять дней я начну болтать по-варански не хуже Шета окс Лагина», – подумал Лагха, дивясь тому, как в его сознании само собой возникло и рассыпалось снопами изумрудных искр это мудреное имя князя из полузабытой легенды. Легенды, которой была жизнь Шета окс Лагина.
Ибалар тем временем отпер сундук и достал пухлый, порядочно зачитанный, если не захватанный, свиток.
Это были «Хроники Шета окс Лагина, Звезднорожденного».
Лагха не обманул ожиданий Ибалара.
За три дня до начала полнолуния он уже изъяснялся на варанском со всей возможной вычурностью. Сыпал цитатами из подметного «Исхода Времен», вел с Ибаларом просвещенные беседы о нравах и обычаях столицы и пытался болтать на портовом диалекте, столь любимом матросами и их женщинами.
Иногда Ибалар поправлял его или вставлял оборот позабористее. Не «свиток, который вы вчера просили меня дать», учил Ибалар, а «свиток, относительно которого имеется договоренность». Вместо «А не пошел бы ты, приятель, к шилоловой матери!» Ибалар рекомендовал Лагхе выражаться резче, отбросив околичности. Например: «Шилол на твои яйца!»
Дальше был харренский.
С ним было куда легче и куда труднее. Легче – ибо Лагха уже знал многое на харренском наизусть в этой жизни и отлично изъяснялся на нем в бытность Кальтом Лозоходцем. Труднее – ибо все, что он знал, он проговаривал с совершенно неизбывным южным акцентом. Все-таки в этой жизни Лагха был южанином. И с этим обстоятельством Лагхе предстояло яростно сражаться. Впрочем, ближайшие семь дней позволили Лагхе преодолеть и эту трудность.
А после того как три языка Круга Земель вошли в плоть и кровь Властвующего и Покоряющегося, господин Ибалар увлек Лагху в иные сферы, к иным материям.
В то утро Лагха проснулся в гробу.
В гробу оринского образца.
Известно, что оринцы хоронят своих покойников довольно необычным образом. Они не кладут их на спину или на живот, как то водится у других просвещенных народов, а усаживают в узкие высокие бочки, наподобие тех, которые стоят в дешевых публичных банях. А затем намертво забивают бочку крышкой.
И свежая могила у оринцев выглядит не так, как на Юге. Она больше похожа на дыру в земле, оставленную маленьким шардевкатраном. Туда, в эту дыру, опускают бочку с покойником. Да так, чтобы он оказывался вниз головой, причем глазами на восток. Покойник должен располагаться в гробу в той же позе, в которой младенец ожидает своего появления на свет в утробе матери. Это совершенно обязательно – считают оринцы.
Поэтому ничего удивительного нет в том, что в то утро Лагха проснулся в позе младенца в деревянной бочке. Притом вниз головой.
Бочка не лежала и не стояла. Она качалась на воде, утопая в ней почти полностью. Бочка была прочной, двойной. (Лагха видел ее у черного входа дома на сваях, но не обращал на нее внимания. Теперь ему было совершенно очевидно, что она предназначалась для него.)
И все равно воду бочка пропускала. Он попробовал ее на вкус – она была гнилой и несоленой. Подтвердилось еще одно предположение – его бросили в смрадное болотное озерцо в нескольких лигах от их обиталища.
«Чем я провинился перед учителем?» – такой была первая мысль.
«Я ни в чем не провинился перед учителем», – такой была вторая мысль.
«Я провинился перед учителем в чем-то, о чем не имею никакого понятия», – такой была третья мысль. Но Лагха догадывался, что истина находится где-то между этими тремя догадками. Так оно и оказалось.
На глупую шутку это было непохоже. Воды становилось все больше. Она сочилась беспрестанно, хотя и маленькими порциями. Все платье Лагхи было влажным и воняло тиной. Было трудно дышать.
«Быть может, это испытание на физическую силу?» – подумалось Лагхе.
Он напряг свои мышцы и попробовал разорвать обручи бочки. Нет, это было совершенно бесполезно. Гроб был сработан на совесть в расчете на весьма норовистого и дюжего покойника.
«Может, это испытание на твердость духа?» – подумал Лагха и дал себе зарок, что не позовет на помощь, не попросит пощады. Чего бы это ему ни стоило.
Кровь, прилившая к голове, стучала в висках пожарным колоколом.
Сидеть было очень неудобно – колени упирались в уши, болел хребет, бочка поворачивалась вокруг своей оси с каждым движением Лагхи. Самым разумным было не шевелиться, но это-то как раз было самым трудным.
К счастью, Лагхе удалось раскачать бочку и она опрокинулась набок.
Чтобы как-то развлечься, Лагха стал вспоминать разные анекдоты, но все они отчего-то казались ему теперь пресными и ослоумными. Мысль о том, что его гроб неуклонно погружается, наполняясь болотной тиной, делала плоским даже самый смешной анекдот.
Тогда Лагха стал размышлять о том, каким образом господин Ибалар исхитрился засадить его в бочку, заколотить ее, отвезти к озеру и бросить в воду. Причем проделать все это так, что Лагха ничего не заметил и не почувствовал. Но от этих пустопорожних размышлений легче не стало.
«Когда я утону, болото выплюнет меня так же, как оно выплюнуло скелеты моих предшественников. Только что гроб уже не понадобится», – заключил Лагха и снова закрыл глаза. Смотреть было, прямо скажем, не на что.
То был день, когда Лагха второй раз в жизни всерьез задумался о смерти.
Причем в отличие от первого задумался не в абстрактном метафизическом ключе. А во вполне приземленном.
«Если я умру, никто не расстроится, даже господин Ибалар», – это казалось Лагхе совершенно
