– Про мед? – оживился Эгин, который был слегка заинтригован – последние слова Круста Гутулана были посвящены именно меду. – А твой предыдущий хозяин, Круст, он что – тебе больше не хозяин?
Кух поморщился и, скроив уморительную рожу, отвечал:
– Не-ет. Круст трусливый, он не воин. И хозяином меня не бывал. Не-ет, такой человек не может мне быть за хозяина. Я ему продал немного меду, а он мне за это дал у себя жить. Я не быть ему раб. Другие – да, а я – нет. Я только тебе, гиазира, буду раб… Здорово? – с надеждой, с настоящей, неподдельной надеждой в голосе спросил Кух, загораживая Эгину дорогу.
Эгин остановился. Скрестил руки на груди. Осмотрел Куха с ног до головы.
В неярком розовом свечении утренней зари горец казался совсем смуглым, почти коричневым. На его лице застыла блаженная, немного глуповатая – словом, совсем детская улыбка.
«Кто бы мог подумать, что можно так радоваться возможности попасть в рабство?»
Затем Эгин вспомнил о Прокаженном и о личном задании гнорра, которое так и осталось невыполненным. «Возможно, этот странный парень окажется полезен. И мед. Кто еще знает про этот проклятый мед больше, чем один из горцев?»
– А если я буду плохим хозяином? – с хитрым прищуром спросил Эгин.
Кух соображал и решал довольно долго. Похоже, для него такой вопрос был равноценен вопросу «А если твой хозяин будет ходить не на ногах, а на руках?». А затем, собрав в кулак все свои риторические способности, ответил:
– Если плохим, тогда Кух уйдет. Здорово? – с неподдельной серьезностью заявил он.
– Здорово. Договорились. – Эгин, как ни старался, не смог сдержать улыбки.
Когда Есмар, предававшийся утреннему бритью, увидел своего начальника, тайного советника Йена окс Тамму, через распахнутое окошко, его лицо противоестественно вытянулось.
Есмар был удивлен. И удивляться, прямо скажем, было чему.
Тайный советник был грязен, как свинья, окровавлен, изможден. Одежда его была изодрана и кое-где покрыта корками спекшейся крови. Спутанные светло-русые волосы были собраны в неопрятный узел на затылке, а над ножнами курился сизоватый пар – дух тяжелой ночной работы. Таким Есмар не видел Эгина никогда.
Рядом с Эгином семенил смуглый низкорослый мужичок, одетый как пастух Круста Гутулана. С мужичком тайный советник, вопреки своему обыкновению, не брезговал разговаривать. «Плохо дело», – сразу решил Есмар.
Он завязал штаны, быстро стер островки мыла со щек и натянул рубаху. Что-то подсказывало ему, что первым делом разбираться будут с ним.
Есмар опрометью бросился к пустующей комнате прислуги и выпустил оттуда Логу.
Пес выглядел мятым, обиженным и злым. Раньше хозяин никогда не отправлял его в изгнание на всю ночь. А в эту ночь – отправил. Логу огорчало, что столь многие важные вещи, которые он пытался объяснить своему хозяину лаем и воем сегодняшней ночью, остались не поняты и даже не выслушаны.
Учуяв приближение тайного советника, Лога заметно повеселел. Наконец хоть кто-то объяснит его хозяину на человеческом языке то, что он, Лога, не смог объяснить ему на своем, собачьем.
Так оно и случилось. Эгин был скуп на описания, угрюм, но не пропустил ничего существенного. Ни выползков, ни проседающие строения, ни «гремучий камень», ни нравы костеруких.
Есмар слушал Эгина, подперев ослабевшую челюсть коленом. Его, конечно же, учили, что в жизни случаются разные неприятные и непредвиденные вещи. И что некоторые вещи являются предметом особого внимания офицеров Свода Равновесия, к числу каковых он, Есмар, относится. Но вот в то, что на Медовом Берегу, в этой дыре, где только сто лет назад начала кое-как ходить варанская монета, как раз и случаются именно такие вещи, Есмар все еще не мог поверить. Хотя и стремился к этому всей душой.
– То-то я думаю! Лога всю ночь бесновался, будто повредился в уме! – сокрушенно затянул Есмар, которому было и страшно, и интересно в одно и то же время. – Я думал, у вас там гроза, а то был «гремучий камень»!
Эгин бросил одобрительный взгляд на пса. Он был о его проницательности значительно худшего мнения. «Твари они и есть твари. Что с них взять. Кстати, о тварях…»
Эгин взглянул на Есмара с бесшабашным весельем смертельно усталого человека и потребовал:
– Ладно, хватит попусту жрать воздух. Неси мне альбатроса. Пора ему лететь в Пиннарин.
– Я так и думал, сейчас его позову, – с готовностью отвечал Есмар и скрылся за дверью.
Некоторые птицы могут жить в неволе. Некоторые – нет. Альбатрос как раз из вторых.
Сколь бы ни была велика клетка, сколь бы ни был хорош корм, альбатросу не просидеть в ней более трех недель. Причем три недели – это срок для альбатросов, выпестованных в Своде Равновесия Опорой Безгласых Тварей. Остальные не сносят в неволе и недели.
Альбатрос, которого привезли с собой из Пиннарина Эгин и Есмар, получил свободу в тот же день, когда офицеры устроились в новом жилье. Но свобода эта была, конечно, относительной.
Здесь действовал общий принцип, распространявшийся на всех, кто когда-либо имел отношение к Своду Равновесия. Тебе может казаться временами, что ты свободен. Но в более трезвом состоянии духа ты, конечно, понимаешь, что эта свобода – не более чем иллюзия. Хотя и не худшая из иллюзий.
Альбатрос должен был являться по первому зову Есмара в промежуток времени, не больший десяти минут. Причем звать его Есмар выходил на крышу того самого дома, где они жили.
Как Есмар это делал, какие слова говорил и говорил ли вообще какие-нибудь слова, Эгин не знал. Да ему это было, в сущности, безынтересно. Каждый должен заниматься своим делом, считал Эгин. Офицер Опоры Благонравия – пресекать Крайние Обращения, офицер Опоры Писаний – находить и уничтожать вредные книжки о магии и Звезднорожденных, офицер Опоры Безгласых Тварей – повелевать альбатросами.
Эгин уже однажды был свидетелем того, как Есмар вызвал птицу среди ночи. Вызвал, когда на море лютовал шторм, а на суше хлестал ливень, притом сделал это очень быстро. Видимо, слово Есмара было для альбатроса законом. Более непреложным, чем веления собственного естества.
Одним словом, в том, что Есмар вернется с минуты на минуту, Эгин не сомневался. А потому он поспешил в свою комнату.
Он достал письменные принадлежности и попытаться собрать разбегающиеся мысли. Составлять письмо гнорру Свода Равновесия, находясь в подавленном состоянии духа или в отсутствие предельной ясности в мыслях, – все равно что писать прошение о своей отставке. А когда молодой офицер Свода вдруг просит отставки – это значит, что он получит ее незамедлительно. В Жерле Серебряной Чистоты.
Легко ли иметь вдохновение к писанию писем после ночи, проведенной в гостях у Хуммера?
Однако Есмара все не было.
Эгин успел густо залепить кляксами черновик письма, которое обещало быть коротким, но крайне содержательным, выпить чашку сельха на зверобое и даже написать прочувствованное начало:
«Особой важности. Лагхе Коаларе, гнорру Свода Равновесия».
А Есмар все не шел.
Эгин окинул Ваю мысленным взглядом, исполненным жалости и сострадания. Что-то с ней будет, когда выползки и костерукие доберутся и до нее?
Затем взглянул на свою постель и пришел к неутешительному выводу – если он сейчас же не заснет и не проспит по меньшей мере три часа, то такие полезные качества, как Взор Аррума, покинут его надолго. Если не навсегда. Эгин, конечно, мог пробыть без сна два, а то и три дня. Но пробыть эти три дня настоящим полнокровным аррумом – нет уж, увольте. Для того чтобы быть аррумом, нужно спать. И письма писать следует, только хорошо выспавшись.
Наконец Есмар явился. Обескураженный, с вытаращенными глазами и отвисшей челюстью.
– Да Хуммер его раздери, этого гада… Четыре года эрм-саванн, а такого не видал! Я его звал восемь раз. У меня чуть виски не лопнули, а он все не летит.
– Может, он сдох или подстрелил его какой-нибудь идиот? – предположил Эгин.
– Ну уж нет! – запротестовал Есмар. – Он живой, я это чувствую, но он отчего-то не летит. Может, еще попробую погодя…
