очевидным.
Оставалась, впрочем, непонятой одна вещь – зачем нужно было покупать его, учить языкам и тащить сюда. Уморить его таким экзотическим способом можно было еще в Багряном Порту. И еще одно – неужели он, обыкновенное та-лан отражение, найдет смерть столь необычную и столь бесславную?
Не понимая зачем, Лагха ощупал потайной карман с семью золотыми аврами старой чеканки, любовно перенесенными из старых штанов в новые. Деньги были по-прежнему при нем. Только что за них купишь в гнилой утробе заболоченного озерца?
Дышать было совершенно нечем.
Лагха в десятый раз попробовал высадить крышку головой, а дно ногами. И в десятый раз потерпел неудачу.
Тяжелый страх сковал его волю и притупил чувства. Бочка тонула теперь гораздо быстрее, чем раньше. Словно парусник, разорванный надвое «молнией Аюта».
«Будь что будет», – прошептал Лагха, вновь опуская безвольную щеку на мокрые доски бочонка. Сейчас было бы в самый раз закричать какую-нибудь гадость или потерять сознание. Но ни первого, ни второго не случилось, потому что Лагха услышал, как о доски стукнул багор и заерзал по обручам со знакомым металлическим скрежетом. Потом еще раз. И еще.
Бочка прянула вверх и, рассекая болотную тину, поплыла к берегу, влекомая сильной рукой господина Ибалара.
– Ты хотел меня убить?
– Нет. Я хотел, чтобы ты почувствовал, что мне очень легко подарить тебе медленную и мучительную смерть.
– Я все время это чувствую.
– Нет, ты не чувствуешь. С одной стороны, ты относишься ко мне слишком хорошо. Я бы даже сказал, нежно. Как к няньке или как к папеньке. Ты должен раз и навсегда понять, что ничего хорошего моя персона в себе не заключает. А с другой стороны, ты все еще не чувствуешь, что такое покоряться. Впрочем, что такое властвовать – тоже.
Лагха молчал. С его волос капала вода. Его глаза светились безумным светом, а зубы выбивали дробь. Он чуть не утонул, в конце концов! Лагха поежился и обнял плечи ладонями. Ему было зябко и неуютно.
– Я стараюсь научиться, Ибалар.
– А я стараюсь научить тебя. Ради твоей же пользы.
«Ради моей же пользы», – эхом повторил Лагха, разглядывая своего учителя.
В руках Ибалара был багор, он залихватски упер ногу в бочку и самозабвенно вещал. С довольным и в то же время суровым выражением лица. Слишком уж он похож на рыбу. Или на жабу. Он что, и вправду эверонот? Может, и эверонот, только одержимый.
Часть вторая
На службе Князю и Истине
Глава 8
Вая
Кух пристал к Эгину крепче банного листа.
Весь неближний путь до Ваи они проделали вместе. Проделали, не оглядываясь.
«Гиазира не боится?» – не то вопросительно, не то утвердительно повторял Кух. Под «гиазирой» он разумел, конечно, не себя, а Эгина. Сам Кух дрожал, словно бараний хвост. Называться «гиазирой» ему было не положено.
Кух был единственным горцем, проживавшим на территории уезда Медовый Берег вне земель своих сородичей. Чтобы не идти в тягостном молчании, Эгин выспрашивал у Куха подробности его биографии и составлял разрозненные факты, изложенные на отвратительном варанском, в некое подобие стройной картины.
Выходило так, что, совершив некое тяжелое преступление (о котором тот ни за что не хотел распространяться), Кух был поставлен старейшинами своего племени перед непростой дилеммой. Либо он становится изгоем и отправляется жить в оплот мерзости Ваю, либо его связанным оставляют в горах и он превращается в сытный обед для семейства горных росомах или в легкий завтрак для одного медведя.
Кух выбрал изгнание. Но удивило Эгина не это. А то, что, по уверениям Куха, буквально все преступники, которых ставили перед таким выбором до него, выбирали второе. То есть смерть.
Это было по крайней мере два года назад. За эти два года Кух успел овладеть чуждой горцам варанской речью, завести себе жену из числа вдов в деревне Круста Гутулана, а также похоронить ее, так и не дождавшись детей.
Круст Гутулан был неплохим хозяином, но, судя по всему, большим авторитетом для Куха не являлся и плакать о его безвременной гибели Кух был явно не намерен. Вот тут-то и начиналось самое забавное.
Эгин произвел на Куха, исстрадавшегося за «настоящей службой», неизгладимое впечатление. И Кух, сраженный наповал героизмом и достоинствами Эгина, проявлению которых он был свидетелем, когда тот спасался из гибнущей Кедровой Усадьбы, заболел идеей стать Эгину тенью.
– Я, гиазира, твой буду раб, – уверял Эгина Кух. – И теперь я есть тебе служить. Что хотишь, то делаешь. Хотишь – мне голову отрезать. Хотишь – меч жаловать. А я тебе все. Кух теперь раб гиазиры. – Произнеся эту тираду, Кух просиял.
В иное время и в ином месте Эгин подумал бы, что его собеседник мертвецки пьян, но только мастерски это скрывает.
Слыханное ли дело – самого себя добровольно отдавать в рабство к человеку, которого видишь первый раз в жизни?
Причем не за провинность, не для благого дела. А просто так – чтобы хлебнуть «настоящей службы».
В иное время, пребывая в плохом настроении, Эгин скорее всего намылил бы шею этому смуглокожему низкорослому человечку с простодушным взглядом и детскими мыслями. Чтобы знал, зачем таким дуракам, как он, дается здоровое тело и голова. Уж точно не затем, чтобы отдавать и то и другое в пользование заезжим гиазирам.
Но сейчас настроение Эгина не было плохим. Оно было отвратительным. И он лишь пожал плечами. Сил на то, чтобы вправлять горцу мозги, у него не оставалось.
Все тело гудело, в голове свистел дурной ветер, перед глазами то и дело проплывали зеленые и красные огни. Ухо было надорвано стрелой, несколько шишек на затылке и на темени чесались и болели одновременно. Ноги, на долю которых выпало ночью тяжелое испытание, были целы, но сплошь покрыты ссадинами, царапинами, синяками. Правое бедро сочилось свежей кровью при каждом шаге.
– Что за бред ты несешь, а, Кух? Какой раб? Мне не нужен никакой раб! – устало отмахнулся Эгин, вдыхая полной грудью ночной воздух.
«О Шилол! Кажется, одно ребро сломано. Или треснуло».
Но Кух не сдавался. Он был столь же напорист, сколь и наивен, а потому продолжал гнуть свое:
– Я делать еда. Я плести шапка. Зверя убивать.
– Да мне не нужен раб, я же тебе сказал. Еда у меня есть, шапка – тоже, а охотой я не интересуюсь. Значит, ты мне не нужен. Наслаждайся свободой!
– Ты еще не знаешь, нужен или не нужен, – парировал Кух. – Вот посмотришь, я буду хороший, а ты будешь со мной делиться своей большой сила.
– Большой силой? – переспросил Эгин.
– Ну, у тебя столько много силы! Тебе не жалко быть со мной поделиться. Куда ты пойдешь, туда я. Твоя слава это будет немножко моя слава. Это будет хорошо, – мечтательно сказал горец.
Эгин шел молча. Из «Земель и народов» их беседа потихоньку превращалась в столичный фарс. Продажная девица уговаривает смазливого матроса удочерить ее, а тот не соглашается. Утомительно, хотя местами все-таки смешно.
– Кух полезный. Он знает, где живет племя. Про мед знает. Про Большую Пчелу много знает.
