соврать я поленился.
– Она историк. Точнее, археолог. И у нас с ней ничего нет. Мы просто друзья.
– Да ладно заливать! Так я и поверил!
– Может быть, «пока еще нет». А может, и вообще у нас ничего не будет, – честно сказал я. – Мы несколько дней как познакомились. Я ей несу вот эти документы.
– Видали, какие мы деловые! – прогнусил Меркулов. – И чего это тебя на интеллигенцию потянуло?
– Да не потянуло меня. Мы просто друзья. Понимаешь?
Но Меркулов не понимал.
– Ты вообще там ухо востро держи. Не расслабляйся. Они, эти интеллигентки, все из себя такие- растакие… Уж я-то знаю, у меня жена искусствовед. Музыку им подавай в оперном театре, все это вытье, от которого тоска одна. Чтобы разговоры всякие о чувствах. Чуть что не так – сразу в истерики, слезы… Слова лишнего при них не скажи!
– Таня совсем не такая! – возразил я.
«Пьет по утрам водку, не закусывая, поет шансон под караоке, посещает тир для стрельбы из автоматического оружия и мечтает о встрече с Настоящим Мужиком, воняющим перегаром, знающим не менее восьмидесяти семи способов послать человека по матери и не читающим ничего, кроме футбольного раздела газеты „Спорт-экспресс“»
Правда, эту тираду мне хватило благоразумия не озвучивать.
– А вообще – мужик! Я бы тоже от фигуристой девчонки не отказался. И чтобы отношения были… – сказал Меркулов мечтательно.
«Сейчас снова пойдет философствовать», – в ужасе подумал я и сказал:
– Богдан, ты меня прости, но мне правда пора. Замерз как собака. Да и Татьяна меня ждет уже полчаса.
– Что ж… Надо – так иди. Хотя… Знаешь что? Я тебя, пожалуй, провожу! Куда тебе?
– Мне к лайнеру «Велико Тырново».
– Что там?
– Общежитие для гражданских, ожидающих очереди на эвакуацию в глубокий тыл. Таня тоже там, очереди ждет.
– Пошли. Мне все равно делать нечего.
Да, в избытке такта капитан-лейтенанта упрекнуть было нельзя…
К счастью, о женщинах Меркулов больше не высказывался, мы заговорили о текущей военно- политической обстановке.
– Кстати, ты последние новости знаешь? – осведомился Меркулов. Он энергично почесывал надгубье, запустив палец под кислородную маску.
– Смотря какие.
– Про манихеев, – понизив голос, сказал он.
– Что, по визору передавали?
– По какому визору?! Совсекретные сведения!
– Так откуда мне знать?
– Вот-вот, неоткуда. – Меркулов самодовольно ухмыльнулся. – А мне только что Овчинников рассказал, под неразглашение. Я, конечно, гроб-могила… Но тебе-то можно.
– Тогда давай. Если ты уверен, что мне и правда можно.
Меркулов собрался с духом и выпалил:
– Манихеи атаковали наш линкор. Атомными торпедами!
– Что? – Новость настолько меня потрясла, что я встал как вкопанный, прямо посреди сугроба. – Что ты сказал?
– То и сказал. Атаковали. Атомными торпедами. Наш линкор.
– Где атаковали? Возле Глагола?!
– Почему же. На рейде Иокасты.
– А откуда там манихеи?
– Прилетели на клонском фрегате.
– А как же Аддис-Аббебская конвенция? О неприменении? – У меня буквально в зобу дыханье сперло. – Неужели ядерная война?!
Все-таки прав был Коля, когда говорил, что Конкордия – государство сумасшедших!
– Не все так плохо, товарищ Пушкин, – авторитетно заявил Меркулов. – Я же сказал тебе: линкор атаковали манихеи.
– Ну и что?
– А то, что Конкордия тут же прислала нашим цидулу. Дескать, просим не считать этих шизиков нашими подданными. В общем, смысл такой, что я не я и хата не моя…
– Уже легче. Манихеи и впрямь шизики. Но все равно, знаешь, как-то в дрожь бросает… Впервые за двести лет…
– Вот и я тебе про то же.
– И что теперь с… манихеями? – Вначале я хотел спросить «что теперь с линкором?», но быстро осознал всю наивность такой постановки вопроса. С линкором, атакованным ядерными торпедами, уже ничего не случится. Потому что сам он стал частью Великого Ничего.
– А бес их знает! Овчинников сам не больно-то хорошо осведомлен. Это позавчера ночью все произошло. Я думаю, наши еще объявят. А может, и не объявят. Я бы на их месте не стал. Чтобы не сеять панические настроения…
За такими вот разговорами мы дошли до «Велико Тырново». У трапа толпился народ – в основном женщины. Они стояли группками и о чем-то своем женском говорили.
Поодаль несколько малышей – бедные, занесло же их сюда, в самую пасть к дьяволу – играли в снежки. Одеты они были кто во что, в основном – в худо-бедно перешитые военфлотские куртки и подбитые ватой штаны.
Снег лепился плохо, считай, совсем не лепился, но ребятишек это не смущало, они швыряли его сыпучими горстями, озорно хохотали и тузили друг дружку, то визжа, то сладостно подвывая.
Я улыбнулся и подумал: «Побольше бы таких картин».
И еще: «Как в Архангельске».
Судя по меланхолической гримасе Меркулова, он думал приблизительно о том же.
– Ишь, черти, прямо вспомнил детство золотое… Я бы сейчас тоже побесился… У нас в Красноярске знаешь какие снега в феврале?
Редкий случай, когда наши мысли полностью совпали – с точностью до города.
– Знаю. Я в Красноярске был на рождественских каникулах после первого курса. На экскурсии.
– Что, правда? – недоверчиво спросил Меркулов.
– Вот те крест!
– Не врешь?
– Нет, зачем мне? Красивый город, величественный. Со своим характером.
Мое замечание насчет Красноярска оказало на Меркулова неожиданно сильное воздействие. Он просиял. Застыл, словно прислушиваясь к чему-то тихому, внутреннему. Потом вдруг принялся лихорадочно хлопать себя по карманам здоровой рукой. Наконец извлек на свет божий бумажник.
– Екарный папенгут! Пока в этих карманах что-то найдешь, – прокомментировал Меркулов. – Я бы тем, кто куртки эти придумал, руки-то повыдергал. Шинели насколько лучше все-таки!
– Ладно тебе, нормальная куртка.
– Да я не про то вообще, – отмахнулся Меркулов. – Я одну штуку тебе хотел подарить.
– Штуку?
– Помнишь, я тебе на «Сухуми» показывал манихейский амулет?
Я кивнул – как ни странно, тот разговор я помнил довольно хорошо.
– Я его с тех пор ношу с собой. На счастье.
– Амулет – дело хорошее, – сказал я и некстати подумал: «А ведь когда Колька погиб, у него в кармане наверняка моя счастливая зажигалка лежала…»
