«Рикуин» имел форму правильного куба, сложенного из гладко отесанных каменных блоков. Эту громадину высотой с десятиэтажный дом, возвышавшуюся над зеленым ковром леса, Эстерсон приметил еще во время полета. Странное дело, но украшений – лепки, рельефов, фигурных окон – мавзолей был лишен начисто. Только дверной проем был облицован чем-то вроде шишковатой перламутровой плитки. Двухстворчатая дверь оказалась отворена – заходи не хочу.
– Друг! Друг! – заорал Качхид, запрокинув голову и как-то очень по-человечески сложив лапки рупором.
– Кого это он там зовет? – шепотом спросила Полина.
– Карлсона, который живет на крыше, – отвечал Эстерсон и его подруга громко прыснула со смеху.
Качхиду между тем не отвечали.
– Качак-Чо! Бесцветики пришли! – гнул свою линию сирх.
И вновь – тишина.
– Как же так, телепатия больше не работает? – язвительно осведомился Эстерсон.
– Зачем пользоваться сложным, когда есть простое? – парировал сирх и продолжил вопить.
Утомленная Полина села на землю и скрестила ноги по-турецки. Эстерсон плюхнулся рядом, нашаривая пачку сигарет в нагрудном кармане. Обоим наскучило следить за трудами Качхида. В разочарованных глазах Полины Эстерсон прочел: она почти смирилась с тем, что экскурсия окончена и пора возвращаться домой.
– Давай-ка попросту внутрь зайдем! – не выдержал Эстерсон.
– Заходить нельзя.
– Почему нельзя? Дверь ведь не заперта!
– Дверь заперта в моей голове! И этого достаточно!
Качак-Чо все-таки появился – не прошло и получаса. Это был матерый, изрядно заросший шерстью сирх необыкновенно крепкой комплекции, похожий на снежного человека из допотопных научно-популярных киноальманахов, которые давали по всемирному каналу «Ретро». Он превосходил Качхида и ростом, и весом, и, так сказать, развитием мускулатуры. Причем превосходил примерно втрое. (Эстерсон и Полина уже знали, что величина физического тела сирха прямо пропорциональна уровню его духовного развития.) «Учитель и друг» вышел из дверей мавзолея и твердой, уверенной походкой направился прямо к гостям.
Полина дружелюбно помахала крепышу рукой. А вот Эстерсон не сплоховал и поприветствовал Качака- Чо по всем правилам местного этикета.
– Наше знакомство устроено качей! – экзальтированно воскликнул он.
– И пройдет с большой миской качи! – учтиво отвечал сирх.
Эстерсон заметил, что шерсть Качак-Чо не изменяет окраски, как шерсть Качхида, но постоянно сохраняет ровный кофейно-серый цвет. Это навело инженера на мысль о том, что Качак-Чо принадлежит к какому-то другому подвиду сирхов («Тоже умный, что ли?»). Но вскоре Качхид дал объяснение и этой загадке. «Мой учитель и друг Качак-Чо не имеет своих чувств. Он уже нашел Скрытую Качу. И теперь все чувства дает ему она. Его шерсти нечего выражать, потому что у него нет ничего своего». Этого объяснения Эстерсон не понял. Однако Качак-Чо сразу понравился ему.
– Качхид рассказывал о вас. Вы – из рода тех бесцветиков, которые прогнали однолицых бесцветиков?
– Да, – кивнул Эстерсон, хотя он и не был уверен в том, что клонов с Фелиции изгнали именно Объединенные Нации.
– Качхид говорил мне, что вы – те самые герои, которые не склонились перед однолицыми бесцветиками, как другие, но смело и мужественно скрывались от них! И при помощи своей ненависти зажгли искру небесного огня, который спалил однолицых бесцветиков!
– Вы нам льстите, – признался Роланд. – Говоря по правде, мы лишь прятались в лесу, спасая свои шкуры. В этом было мало смелости и мужества…
– Но для небесного огня мы все-таки сделали кое-что полезное, – добавила Полина, имея в виду спасение летчика Николая, и озорно улыбнулась.
– Что ж… Не вижу ничего позорного в том, чтобы прятаться в лесу. Мы тоже прятались. Что еще нам было делать? В общем, я приглашаю вас, друзей народа сирхов, войти в мавзолей! – провозгласил сирх, после чего развернулся и шустрой походкой направился к дверям. Следом засеменил Качхид. Полина и Роланд переглянулись и покорно последовали за гостеприимцами.
– Я рад, что кача свела нас. И хотел бы сделать вам благодарственный дар, – сказал Качак-Чо, когда они оказались внутри, под сумрачными сводами строения.
– Благодарственный? Помилуйте, но чем мы заслужили вашу благодарность? – недоуменно спросил Эстерсон.
– Чем? – Качак-Чо комично отпрянул, словно бы чем-то испуганный. – Как же это – чем? Конечно, изгнанием однолицых бесцветиков!
– Но я же говорил вам – это сделали не мы!
– Вы, не вы… Кача не видит таких мелочей! Когда кача благодарит вас, она благодарит весь ваш род!
– Роло, не упрямься. Ну хотят они сделать нам приятное, пусть сделают! – прошипела Полина на немецком. Инженеру оставалось только смириться. Он склонил голову, опустил глаза и сделал отрешенно- сонное выражение лица – какое делал в детстве перед алтарем во время воскресных походов в церковь.
– Благодарность сирхов бывает двух видов. Неовеществленная и овеществленная. Какую предпочитаете вы?
– Мы предпочитаем… неовеществленную… – отвечал Эстерсон. «Вот разобьется кувшин с дареной качей прямо в салоне – придется потом весь вечер отмывать эту их овеществленную благодарность от приборной панели…»
– Тогда предлагаю вам выбрать. Оракул или почетное возлежание?
– Мне по душе почетное возлежание… Устал – зверски! – признался Эстерсон.
– Очень хорошо!
– Тогда мне – оракул! Я лично в кабине флуггера належалась, – отозвалась Полина. – Если я правильно понимаю слово «оракул», вы скажете мне, что со мной будет?
– Верно. Только говорить будет не Качак-Чо, говорить будет кача! – С этими словами Качхид благоговейно воздел руки к небу, точнее, к высокому потолку мавзолея, изукрашенному примитивными геометрическими узорами.
«Каждый должен хотя бы однажды почувствовать себя почетным покойником!» – звучал в ушах у Эстерсона бархатистый голос Качак-Чо.
Инженер оказался в особой, свитой из тонких, но прочных древесных волокон колыбели – руки вдоль тела, ноги вместе. При помощи незатейливого механизма, невесть кем или чем приводимого в движение, колыбель эта, с благословения Качак-Чо, была поднята после того, как в нее, словно младенца, уложили Эстерсона. Причем поднята не к потолку, но в точности на половину высоты мавзолея. Так и болтался конструктор – одинаково далекий и от земли, и от неба. Словно желток в белке.
Колыбель слегка раскачивалась из стороны в сторону, под сводами мавзолея прогуливался прохладный ветерок. Пахло сыростью и отчего-то лавандой.
Почти сразу Эстерсон ощутил непреодолимое желание посмотреть вниз – раньше он боялся совершить лишнее движение, чтобы случайно чего-нибудь не порвать (в конце концов, ему наказали лежать смирно, как подобает мертвецу). И он посмотрел.
Высоко. Боже мой, как высоко! Сразу же закружилась голова, пересохло во рту, кровь застучала в висках… Даже основательный (для новичка) налет на гидрофлуггере не примирил Эстерсона с высотой, не избавил его от этого древнего страха.
А может быть, всему виной была поза. Ведь парить над землей хребтом вниз – это противоприродно, недаром все парашютисты, что твои кошки, спешат поскорее перевернуться животом к земле! В последний раз Эстерсон испытывал этот бодрящий комплекс экстремальных ощущений в корзине смастеренного собственноручно воздушного шара…
Внизу, в освещенном розовым светом северо-восточном углу мавзолея, инженер разглядел свою
